Вот о чем еще следует обязательно упомянуть. Давным-давно, в Траяновы века, жил на свете некто Эпиктет.
Был такой знаменитый умница и святой, сначала раб (хозяин как-то для проверки стойкости его убеждений сломал Эпиктету ногу), затем вольноотпущенник, своей жизнью объяснявший и подтверждавший Зеноновы постулаты. Когда в 94 году император Домициан выслал всех философов и астрологов из столицы, Эпиктет поселился на противоположном берегу Адриатического моря в Эпире. Лучшие умы Древнего Рима один за другим ездили за море, чтобы послушать хромого изгнанника и попытаться разобраться, что же в нашей жизни добродетель, что порок, а что безразличное. Но главное – получить ответ на вопрос, как добиться счастья, то есть прожить отмеренные годы в согласии с природой – своей и всеобъемлющей.
Здесь как раз уместно вспомнить слова Арриана из его предисловия к «Беседам с Эпиктетом»:
«…для меня лично не имеет большого значения, если читатели сочтут, что я не умею писать, а для Эпиктета и малейшего значения не имеет, будут ли восхищаться его речами или относиться к ним с пренебрежением, потому что когда он говорит, то стремится исключительно к тому, чтобы направить мысли слушателей к самому лучшему».
Перефразируя, повторю: если для Эпиктета не имело значения, как будут относиться к его речам, если его целью было исключительно стремление направить мысли слушателей к самому лучшему, то и для меня лично не имеет значения, сочтут ли мой роман достойным и полезным. В любом случае я должен написать его, памятуя при этом о словах сенатора Гельвидия Приска (о котором будет сказано ниже).
Возвращенный из ссылки за несогласие с властью Гельвидий вот как ответил императору Веспасиану. Когда император велел передать ему, чтобы Гельвидий не являлся на заседания сената, тот объяснил: «В твоей власти лишить меня звания сенатора, но, доколе я сенатор, я должен являться на заседания». «Ну, являйся, – говорит Веспасиан, – только молчи». «Не запрашивай моего мнения, и я буду молчать». Но я обязан запросить мнение!» «А я – сказать то, что представляется мне справедливым». «Но если ты скажешь, мне придется убить тебя». «Когда же, – ответил Приск, – я говорил тебе, что я бессмертен. Ты сделаешь то, что твое, а я то, что мое. Твое – убить, мое – умереть без трепета. Твое – изгнать, мое – без огорчения отправиться в ссылку».
Возвращая читателям такие имена, озвучивая исторические фразы из нашего – нашего! – прошлого, отчетливо понимаешь, что поневоле вынужден встать в строй за этими людьми, чьи судьбы, смерти и, главное, жизни служат украшением человеческого рода.
Tertium non datur.
Так вот, Эпиктет как-то упомянул: книг и так написано слишком много, философ должен не столько теоретизировать, сколько подавать пример.
Хромоногий прав, согласимся с ним.
Общие рассуждения, конечно, важны, однако что конкретно можно извлечь из описания деяний того или иного исторического человека? Ну был такой Траян, ну был, может, даже лучшим из всех правителей, но мы живем сегодня не под сенью Траяна, не в его власти.
Что нам Траян?
Этим жизнеописанием я как раз и постараюсь ответить на поставленный вопрос. Давайте последуем за нашим героем, вместе прикинем, чему можно научиться у Марка, какую часть его опыта использовать.
Встречающиеся в тексте философские термины объяснены в дополняющем роман Приложении, помещенном в конце текста. Но есть просьба: обращайтесь к Приложению только в том случае, если интерес к нему окажется нестерпимым. Роман пишется для чтения, для развлекаловки. Предлагаю остановиться на комментариях, иначе эта дорога далеко утянет…