Я как-то заметил – такая шутка, – если сократить весь текст Пушкина от первого до последнего слова, то есть взять первое и последнее. То получается, если взять первое стихотворение, которое печатается во всех собраниях, то это «Наталье». Ну, какой-то, вообще, воображаемой, может быть, Наталье… А последнее – это подпись под письмом Ишимовой, писательнице, кстати, для детей: «Вот, как надобно писать, Пушкин».

И если выбрать первое и последнее из всего, то получится: «Наталье – Пушкин».

Тут вся Судьба и заключена.

У Пушкина нет праздных слов, и все связаны между собой, прорисовывая Судьбу. Например, он вобрал в себя и Москву, и Петербург. У Пушкина они пребывают в некоем переломном балансе. Он родился в Москве, прожил тут до 12 лет, попал в Лицей – поэтому «Москва, как много в этом звуке…», и дальше уже оказался в Петербурге, который стал для него большим испытанием, а потом и концом всей жизни.

Роли этих двух СТОЛИЦ были в другой пропорции, чем у нас теперь. Потому что к Москве эта роль вернулась, а у Петербурга она была отнята. И по этому поводу самую важную вещь во всей русской литературе написал именно Пушкин – я имею в виду «Медный всадник». Содержание находится где-то в провале, разрыве между Москвой и Питером, между властью и нормальным человеком, между этими двумя ипостасями русского человека, а не в том сюжете с Евгением, который изложен.

Пушкин – это такой московский ребенок, петербургский подросток, русский поэт и писатель, до Азии не доехавший, в Европу не выпущенный. Таким образом, полностью воплотивший себя в виде универсального русского.

Мы привыкли воспринимать его как поэта светлого, солнечного, легкого, гармоничного, моцартианского… Он такой и есть. Но и далеко не только такой. Одновременно он кризисный поэт с очень жестокими стихами, прежде всего по отношению к себе. И очень рано он пишет весьма горькие вещи, видимо, предчувствуя всю драматичность своего конца. Всегда он помнил, как ему какая-то гадалка нагадала, что он погибнет от белой головы. И так и кончилось все белой головой Дантеса. Пушкин же написал где-то посередине между этими двумя точками «Песнь о вещем Олеге», где Олег принимает смерть, наступив на белый череп. А перед самой ссылкой в Михайловское 26 мая 1828 он пишет:

Вот это чувство, что все предопределено.

Пушкин умудрялся в силу какого-то необыкновенного своего ума не впадать в крайности, но он всюду эти края обозначал. И очень рано видел конец и начало собственной судьбы, да и жизни, как таковой.

У меня была такая идея, сделать проект – Пушкинский джаз. Я читал его черновики со всеми вычеркиваниями, подписями. И все это идеально ложилось на джазовую импровизацию. Мы с моими друзьями тогда шутили, шутили… Но часто в шутке содержится больше, чем доля, но и истина.

Любой ребенок хочет стать всем – и космонавтом, и хирургом, и милиционером, и пожарным… Тинейджер Пушкин написал в лицее: Великим быть желаю,//Люблю России честь.//Я много обещаю,//Исполню ли, Бог весть.

Он так и не утратил детства, которого ему не хватило – видимо, он его и выместил на всем своем протяжении.

Он все время чувствовал края судьбы. Поэтому, может быть, его так интересовала игра. Он описал эти пограничные состояния, но как безумие в «Пиковой даме» и «Медном всаднике», и сюда же примыкает его стихотворение, написанное как молитва – «Не дай мне, Бог, сойти с ума…». Это чувство судьбы, истории, единство его с собственным текстом – это все и рождает удивительный историзм Пушкина, его провиденциальность.