Брови К’эндса взлетают вверх.

– Вы просите меня нарушить письменный приказ?

– Всего один пункт. Сущая мелочь.

– Мелочь?! – В глазах у него ужас – хотя, возможно, его больше напугал выбор слова, чем предельная жестокость плана действий.

– На бумаге, – терпеливо объясняет мадам д’Ортолан, – вам предписано найти упомянутых лиц, подобраться к ним, а затем изолировать. Я лишь вношу устную поправку: сделайте все вышеперечисленное, только не похищайте их, а убейте.

– Значит, это приказ?

– Да.

– Но…

– Письменные распоряжения поступают из моего кабинета, а затем согласовываются, – ледяным тоном продолжает мадам д’Ортолан. – Моя устная поправка также была должным образом рассмотрена и одобрена. И она вышла позже письменных указаний. Что в этой цепочке событий вам непонятно?

В наступившей тишине звенит обида. Официант приносит напитки. Как только он уходит, К’эндс говорит:

– Полагаю, устные уточнения будут подтверждены документально, и уже тогда…

– Конечно нет! Не будьте глупцом! Есть причины, почему мы все устраиваем именно так. – Мадам д’Ортолан наклоняется ближе и кивком приглашает собеседника тоже придвинуться. – Разве вы не видите, – продолжает она чуть мягче и понизив голос, – что Совету, да и «Надзору» в целом угрожает опасность? Задание должно быть выполнено. Необходимо принять меры. Они могут показаться суровыми, но и угроза крайне велика.

К’эндс по-прежнему медлит.

Мадам д’Ортолан выпрямляется на стуле.

– Просто выполните указания, К’эндс. Все до единого.

Кристоф откупоривает бутылку, чистым носовым платком протирает стакан и наливает туда воду. Мадам д’Ортолан делает маленький глоток. Судя по виду, К’эндс страшно недоволен, но это не мешает ему чуть ли не залпом, в два захода, выпить эспрессо. У мадам д’Ортолан возникает непрошеная мысль, что и в постели он теперь такой же дерганый и торопливый. Хотя когда-то, конечно, был весьма искусен. Она отгоняет воспоминание о том, что лучше бы забыть, и кивает в сторону зала.

– Вот теперь можете идти.

К’эндс вскакивает, поспешно кланяется и делает шаг к выходу.

– Минуточку! – останавливает его мадам д’Ортолан.

Он со вздохом оборачивается.

– Да?

– Напомните, как там вас зовут?

– Аймен К’эндс, мэм.

– Что ж, К’эндс, надеюсь, вы все поняли?

Его челюсть ходит ходуном, словно он едва владеет собой.

– Разумеется, – цедит он сквозь зубы.

Мадам д’Ортолан награждает его ледяной улыбкой.

– Как вы, наверное, догадываетесь, К’эндс, вам поручили дело чрезвычайной важности. Можно сказать, первостепенной. В случае успеха вас ждет щедрая награда, но и плата за неудачу будет…

– Ей-богу, мадам! – громко прерывает ее К’эндс, в чьем голосе звучит не только раздражение, но и намерение задеть. – Без вас разберусь!

Он разворачивается и, подергивая головой, исчезает в толпе.

Мадам д’Ортолан возмущена до глубины души.

Философ

Мой отец был зверем, мать – ангелом. Отец – здоровенный, сильный детина – любил, как говорится, распускать руки. В школе его однажды оставили на второй год, после чего он стал самым крупным мальчишкой в классе. Настолько крупным, что временами запугивал учителей. В конце концов его вышвырнули за драку с другим учеником. Отец утверждал, будто старшеклассник, которого он избил, издевался над младшими. Лишь двадцать лет спустя, уже после смерти отца, мы узнали, что на самом деле он сломал челюсть однокласснице.

Он с детства мечтал работать в полиции, но так и не смог сдать вступительные экзамены. Устроился охранником в тюрьму, пока и оттуда не вышибли за неоправданную жестокость. Ничему жизнь не учила, согласны?

Мать воспитывалась в строгой религиозной семье. Ее родители состояли в небольшой секте под названием «Первая церковь Народа, избранного Господом нашим Христом-искупителем». Я как-то пошутил, что у этой общины слов в названии больше, чем прихожан. Тогда мать в первый и единственный раз меня ударила.