«Я стал серийным убийцей? – было первым, что пронеслось в голове. – Нет, глупость, я здоровый нормальный человек».

Он откинул одеяло. Марина голая, вся в крови и ужасно бледная, лежала без признаков жизни. На её теле ран не было, да и откуда им взяться? Источник кровотечения находился в паху.

– Выкидыш, – сказал врач скорой помощи, – потеряла много крови, но уверен, всё обойдётся. Жена? Нет? Тогда скажите её фамилию и адрес.

Через две недели Марина навсегда уехала в Москву к отцу. А ещё через две недели в секретариат КГБ на имя Андропова поступила анонимка. В письме содержалась информация об аморальных поступках сотрудника КГБ Бориса Орлова. Безнравственная деятельность указанного сотрудника проходила на ниве совращения невинных девушек. Так, во всяком случае, передал Борису содержание анонимки Иннокентий Бычков. Он, конечно, шутил. Но в конце воспитательной беседы очень серьёзно сказал:

– Если в течение года не женишься, можешь ставить крестна своей карьере.

Как оказалось позднее, кляуза не сыграла заметной роли в жизни Бориса. Но один вопрос долгие годы не давал ему покоя – кто был автором анонимки? Мать Марины, сама Марина или кто-то другой. Но кто?

После событий в заповеднике и отъезда Марины жизнь и работа вновь стали входить в привычное русло. Днём возня с бумажками, встреча с руководителями курируемых объектов, подбор кандидатов на вербовку. Вечером – встречи с агентурой или спортзал. Поздно вечером – затяжное чаепитие с Валерой Грачом или Сашей Безбожным. А ещё урывками – книги и иностранный язык.

В управлении многие знали, что Борис ведёт дело оперативной проверки на Рытвинского. В тот период сотрудники КГБ при ведении таких дел не стремились строго выполнять правила конспирации в своей среде. Во-первых, потому что логика ведения дел приводила к необходимости вовлечения в этот процесс многих сотрудников подразделения, иногда поголовно всех. А во-вторых, и это самое главное, среди сотрудников было полное доверие; одна только мысль о нарушении кем-то ведомственной этики была нетерпимой, оскорбительной. Никто не делился секретами, полученными в своей среде, и методами работы контрразведки – ни в семье, ни на отдыхе, даже в пьяном виде. Пустых болтунов среди сотрудников КГБ было, наверное, даже меньше, чем сотрудников КГБ, завербованных западными спецслужбами. Борис уже через год своей профессиональной деятельности с удивлением стал замечать, что болтуны вызывали у коллег иногда большее осуждение, чем изменники. От предателей даже веяло какой-то романтикой, пусть страшной и уродливой, но всё же романтикой. И предавали они что-то абстрактное. А вот болтуны очень конкретно и эффективно разрушали авторитет института госбезопасности среди простых людей, а значит авторитет каждого сотрудника.

Чаще всего ходом оперативной проверки Рытвинского Борис делился с Грачом.

– Валер, ты уже больше четырёх лет в контрразведке. Скажи, как старший и «многоопытный» товарищ, почему дело оперативной проверки на Рытвинского не переводят в дело разработки, с возбуждением уголовного дела по статье «Измена Родине». Понятно, я в этом заинтересован, но давай забудем о моих «шкурных» интересах. Объективно Рытвинский накапливает секретную информацию – это раз. Он общался с сотрудником английской разведки – это два. Информацию подтверждают оперативно-технические мероприятия и наружное наблюдение. Может быть он и не английский агент, но разобраться во всём необходимо!

– Согласен. Лет пятнадцать назад наш начальник управления, тогда такой же как мы, молодой, уже пытал бы Рытвинского бутылочкой.