Добравшись до пригородного посёлка глубоко за полночь, Шаламов шикнул на дворнягу, что собиралась уже залаять, аккуратно отпер скрипучую дверь и на цыпочках проник в сени. Дальше за легкой белой занавеской, спасавшей от мух, в полумраке просторной кухни сгорбленная фигура пристально вглядывалась в окно, выводившее в палисад. Тимофей вошёл внутрь.

– Бабуль, ты чего здесь? – шёпотом спросил он.

Пожилая женщина в одной ночнушке и босая повернулась к нему. Седые волосы были растрёпаны, подслеповатые глаза искали источник звука, от чего она неестественно вытягивала дряблую шею вперед.

– Кость, ты? – скрипучим голосом спросила старушка.

– Нет, бабуль, это я, Тимофей.

Он подскочил, что бы поддержать её под руку, видя, что она собирается шагнуть ему на встречу. Комната едва была освещена тусклым фонарным столбом с улицы.

– Ты чего не спишь?

Женщина оперлась дрожащей от тремора рукой, пристально посмотрев на внука, но взгляд её уходил как будто бы сквозь него. Вытянутое лицо было испещрено морщинами. Шаламов заметил, что стол был хаотично сервирован.

– Пойдем спать, – предложил он, – поздно уже.

– Нужно накрывать, – возразила старушка, потянувшись к ящику с посудой, – скоро Костя вернётся.

– Бабуль, – Тимофей остановил её, – дедушки уже второй десяток как нет.

Она выпучила на него заплывшие бельмами глаза.

– Как нет? А где ж он?

– Умер, – с видом произносящего очевидное ответил Шаламов, – пойдем спать.

– Ты что такое говоришь! – нахмурившись, возразила старушка и, одернув руку, принялась за сервировку.

Тимофей хотел ей воспрепятствовать, но на кухне зажегся свет, вошла его мать и занялась престарелой.

– Иди к себе, – с укором сказала она ему, – перегаром не дыши здесь.

Шаламов попытался помочь, но мать, строго посмотрев на него, продолжила громким шёпотом:

– Я же тебя просила так поздно не возвращаться!

– Она уже не спала, – возразил сын тоже зачем-то шёпотом, хотя все домочадцы уже бодрствовали, – я никого не разбудил.

– Какая разница? За ней уход нужен, я работаю, а ты не помогаешь!

– Я тут вот, – Тимофей неуклюже вынул из кармана свою долю в виде нескольких измятых купюр и мелочи, что не к месту звонко посыпалась по полу, – денег принёс.

Мать хмуро посмотрела на них то ли спросонья, то ли от сомнительности предполагаемых источников этого дохода, но промолчала.

– На следующей неделе я во вторую работаю, – добавила она, – посиди с ней после школы. Без этих твоих… гулянок.

Женщина силой повела свою престарелую мать, что растерянно округляла подслеповатые глаза, в спальную, невзирая на её протесты.

– Хорошо, – пообещал Шаламов.

Всю следующую неделю Тимофей провёл в двух локациях: дом и школа, благодаря чему подтянул учёбу, выучил-таки расположение кабинетов в лицее и начал нормально высыпаться. После занятий он, покормив бабушку, брался за уборку урожая во дворе. Собирал оставленный в сарае для сушки картофель в мешки и спускал в погреб, сгребал и сжигал жухлые стебли томатов и огурцов. Вечером, подготовив домашнее задание, ковырялся в гараже с байком, который после своего последнего путешествия упорно отказывался заводиться. Подельники периодически названивали с однотипными приглашениями времяпрепровождения, но Шаламов стойко отказывался.

В один из таких дней, закончив во дворе, Тимофей вернулся в дом, перевести дух, и застал такую картину. Кнопочный мобильный трезвонил писклявой полифонией на всю кухню, а бабушка уже подсевшим голосом жалобно вопила над ним:

– Андрюш! Это ты? Андрей, я не знаю, как его включить! Андрюш!

Шаламов, иронично усмехнувшись, ответил на вызов. Это была его мать, и она справлялась, как дома идут дела, только и всего. Отрапортовав, подросток повесил трубку и повернулся к пожилой.