***

Глубокой ночью на Пятницкой улице остановилось даже время. Туман стелился по рельсам, обволакивая их, как саван. В этой вязкой тишине, где звуки машин и шагов живых людей давно растворились, внезапно раздался скрип колёс. Взявшийся из ниоткуда трамвай двигался по рельсам.

Это был старый, облупленный и потускневший вагон с бортовым номером 302, едва различимым в тусклом свете фар. Его движение было медленным, почти ритуальным, как будто сам вагон ощущал значимость своего появления.

Никто не заметил, как трамвай въехал на пересечение линий. Только поздний прохожий, мужчина лет сорока, увидел эту сцену из окна дома. Он застыл, прижавшись к стеклу, когда заметил, как из трамвая выбросили нечто тяжёлое. Предмет упал на мостовую с глухим звуком. Двери вагона закрылись, и он продолжил движение, исчезнув за поворотом.

Прибывшие на место оперативники обнаружили тело мужчины. Оно лежало на мокрой мостовой, неестественно вывернувшись. На вид погибшему было около тридцати лет. Его одежда сразу привлекла внимание: строгий костюм серого цвета с жилетом, который выглядел так, будто его только что достали из другой эпохи. Фасон и ткань указывали на моду конца 60-х годов.

– Что-то странное, – задумчиво проговорил один из оперативников, осматривая неестественно вывернутое тело. – Натуральный взрыв из прошлого.

Криминалист, склонившись над мертвецом, медленно провёл рукой в перчатке по складкам одежды.

– Вы только посмотрите, – сказал он, осторожно доставая из внутреннего кармана мужчины паспорт. – Советский. Старый образец.

Данные в потертом документе читались ясно: Рогатов Пётр Гаврилович, одна тысяча девятьсот тридцать пятого года рождения. Прописан он был на Фестивальной улице.

– Но это же невозможно, – шумно выдохнул другой оперативник, глядя на паспорт. – Если это правда, ему должно быть больше восьмидесяти лет. А этот человек выглядит…

– На тридцать пять. Максимум, – закончил криминалист, уставившись на бледное лицо погибшего.

Оно было спокойным, как будто он умер, не осознавая, что с ним произошло. Но на шее виднелся красный след, похожий на ожог. Но не языка пламени, а как будто его коснулось что-то горячее.

– Причина смерти? – поинтересовался оперативник.

– Похоже на удушение, – сказал криминалист, поднимая глаза. – Но как это связано с ожогами на коже? – спросил он сам себя

– И с трамваем, откуда выбросили его тело? – добавил другой, глядя вдаль на уходящие рельсы.

Ночь была полна вопросов, на которые никто не мог дать ответов. Туман снова окутал улицу, пытаясь скрыть все следы. Только лежащее тело, паспорт и тихое постанывание рельсов напоминали, что здесь произошло нечто, что выходит за пределы понимания.

Варвара поднялась из-за стола, держа в руках папку с материалами дела: она собиралась к Геннадию Игоревичу с докладом. События последнего дня, начиная с осмотра места преступления и заканчивая допросом Сергея Павловича, складывались в картину, которая всё ещё была размыта, но уже вызывала тревогу. Варвара чувствовала, что это дело слишком необычно, чтобы быть простым убийством.

Подойдя к двери начальника, она постучала. В ответ раздался низкий голос:

– Входите.

Геннадий Игоревич сидел за своим массивным дубовым столом, который лишь подчёркивал его авторитет. Он поднял глаза, чуть прищурившись, когда Варвара вошла, и жестом предложил ей сесть напротив.

– Варвара Олеговна, – спокойно произнёс он, складывая руки перед собой. – Слушаю ваши выводы. Что удалось выяснить?

Варвара опустила папку на стол и открыла её, коротко взглянув на фотографии и записи, как на подсказки. Заговорила она ровно, тщательно скрывая все переживания: