Подъехав к дому, я набрала номер таинственной клиентки, и она открыла ворота. Медленным, плавным движением они отъехали в сторону, пропуская меня на крытую гостевую парковку. Я припарковала машину между одинаковыми черными «Кайенами» и поднялась по ступеням к главному входу. Стены вентилируемого фасада тускло поблескивали в свете мягкого зимнего солнца. Пискнул домофон, и металлическая дверь тяжело открылась. Из подъезда вырвался теплый воздух.

На площадке первого этажа в стеклянной будке сидел консьерж – как жук в банке.

«Зачем тут консьерж? – подумала я. – С улицы сюда просто так не войдешь».

Словно подтверждая мои мысли о бесполезности его должности, усатый консьерж лениво скользнул по мне взглядом и вернулся к своему ноутбуку, где на экране негромко шла серия «Ментов». Рядом с дядькой исходил паром чай в грязноватой чашке и лежала упаковка таблеток от желудка.

– Здрасте, – кивнула я и пробежала мимо, к лифту.

Брови усатого флегматично дрогнули. Он промолчал, и я невольно подумала, что никогда в своей жизни не видела добродушного и улыбчивого консьержа, хотя жильцы за свои деньги явно имели право требовать чуть больше радушия.

Следуя инструкции, я поднялась на двенадцатый этаж.

Дверь квартиры сорок пять открылась мне навстречу сама – хозяйка ждала на пороге. Ею оказалась элегантная, изящная женщина в костюме шанелевского типа и с гладким пучком на затылке. Она была на каблуках, чем удивила меня несказанно.

Правда, оказавшись внутри ее квартиры, я поняла, что домашние тапочки тут абсолютно неуместны. Просторный холл был увешан картинами – старинными и, судя по всему, подлинными, как-то сразу чувствовалось, что хозяйка вряд ли опустилась бы до копий, но размашистый импрессионистский стиль был узнаваем.

– Это Коровин, – сказала Мария Павловна, заметив мой интерес. – Не такие известные вещи, конечно, как в Третьяковке или в Русском музее, но не менее талантливые, на мой взгляд. Проходите в гостиную, я заварила нам чай.

Все еще слегка ошеломленная дворянским приемом, я разулась и прошла в комнату. Панорамные окна были обрамлены складчатыми шторами, напоминающими о концертной торжественности филармонии. На круглом столе невероятного размера стояли аккуратные чашечки из тонкого фарфора и чайник. К столу были пододвинуты кресла с плюшевыми бледно-лиловыми спинками. Помимо обеденной группы в гостиной стояло пианино, на котором стопкой громоздились нотные тетради. Стены и здесь были увешаны картинами, а одну из них подпирал изящный стеллаж от пола до потолка, весь уставленный книгами – судя по виду корешков, антикварными. Тут же, сердито подбоченясь круглыми ручками, стояли две огромные напольные вазы, а рядом – несколько больших статуэток, изображающих ангелов и пастушек. Весь этот сумбурный набор предметов был на удивление гармонично расставлен и не вызывал хаотичного ощущения музейного склада. Тут и там тяжелую классичность разбавляли горшки с комнатными цветами, фикусы и домашние пальмы. Телевизора нигде не было видно, да он в эту благородную компанию и не вписывался.

Разглядывая чудесную гостиную, я чувствовала себя ребенком, впервые попавшим в музей.

От Марии Павловны не укрылось мое изумление.

– Все гости, приходя ко мне впервые, поначалу испытывают похожее недоумение, – рассмеялась она мелодичным, почти девичьим смехом. – Ничего не могу поделать – люблю красивые вещи и хорошо себя чувствую в их присутствии.

Мы уселись за стол.

– Я не коллекционер, – сказала Мария Павловна, разливая чай в тонкостенные чашечки, – просто не могу устоять перед обаянием настоящего искусства.