– Господин Сидро говорил мне, – проговорила она, еще посмеиваясь, и взялась обходить его кругом, – что один из новых учеников уже сейчас знает, что хочет заниматься врачеванием. Значит, это ты Ксандер ван Страатен?

– Да, – выдавил он.

– Это хорошо… ты здоровый. Ты ведь здоров?

– Да, – ответил он, невольно глянув на свои руки.

Либо собеседница отметила этот взгляд – хотя ему-то казалось, что ее больше заинтересовали в тот момент его ботинки, – либо его выдало что-то еще, но ее сухая лапка деликатно, но твердо отодвинула длинную манжету. С минуту темные глаза изучали представший им шрам, а потом она так же мягко поправила рукав.

– Это несчастный случай.

– Можно сказать и так, – почти неслышно, явно самой себе, сказала она. – Да, ты здоров. Это хорошо. Мой учитель говорил, что лучшие целители выходят либо из тех, кто воплощает здоровье, либо из тех, кто привык сам бороться с болезнью и смертью.

На это Ксандеру было нечего ответить, поэтому он просто дождался, пока это странное существо не закончит свою инспекцию и не встанет вновь перед ним.

– Хм-м, – сказала она тогда, глядя ему в лицо и чуть наклонив набок голову, как птица. – Скажи, а ты ведь из того… морского народа с дамбами?

– Да, из Фландрии… – В его памяти вдруг всплыл вчерашний вечер, певучий голос нового соседа, перечисляющего провинции, а одновременно с этим потеплела ушибленная пощечиной щека, и, улыбнувшись с вызовом, он поправился: – Нет. Из Нидерландов.

Дерзость ответа его собеседница либо не заметила, либо проигнорировала.

– Я тоже в некотором роде из Нижней страны, – безмятежно сообщила она ему. – Только южнее твоей. Меня зовут Мерит-Птах.

Он сморгнул.

Потом сморгнул еще раз.

– Сколько же вам лет? – вырвалось у него прежде, чем он успел прикусить язык.

– Много, – все так же спокойно отозвалась она, но веселье все еще пряталось в морщинках у миндалевидных глаз. – Очень много, наверное. Поэтому я и знаю много, и буду хорошо тебя учить. А вот будешь ли ты хорошо учиться – это уж твое дело.

Завороженный, он только кивнул.

– Скажи мне, ты хочешь научиться ради себя, ради всех или ради кого-то одного? Отвечай, не бойся: каждого приводит свой путь, но приходят все к одной цели. Но мне хотелось бы, чтобы тебе сразу было интересно.

– Мне интересно будет, наверно, все, – осторожно сказал он. – Но нужнее всего…

– …как лечить ожоги, – закончила она. – Договорились, Ксандер. Ты же не против, если я буду звать тебя по имени?

Он помотал головой, понимая, что попросту пялится во все глаза на нее, и снова услышал ее смех, и почувствовал, как сухая узкая ладонь легонько коснулась его щеки, той самой, по которой пришлась пощечина.

– Как же вы краснеете, северяне! Никак не привыкну!

Он не мог не улыбнуться.

Первым, что он услышал, подходя к Башне Воды спустя два часа – два восхитительных часа того, что он решил записать в память как инициацию в профессию, – была гитара. В небольшом дворике замка звон ее струн разносился на диво, а еще – стук каблуков по камням, легкий, словно кто-то отбивал ритм. Иберийская гитара и иберийский танец, хотя во дворике, на нагретых за день солнцем камнях, сидели все его однокурсники.

И играл к тому же вовсе не ибериец, а Адриано. Он играл, вовсе не глядя на танцующих и слушающих, словно говорил наедине со своей гитарой и пел словно вполголоса только ей одной, хотя пел хорошо, надо было признать. И только когда Алехандра, весело тряхнув кудрями, крикнула ему прямо посередине песни, в той бесцеремонной иберийской манере, к которой Ксандер так и не смог привыкнуть, какое-то ободряющее восклицание, венецианец поднял голову с неожиданно доброй и смущенной улыбкой, будто его застали целующимся с любимой девушкой, и хоть и не посмеялись, но…