– Эгей!

Самым разумным было, конечно, пойти в теплую ванную и нормально помыться, раз уж спасательных действий не требовалось, а последние остатки сна слетели – и не такой это был сон, чтобы Ксандер стремился в него вернуться. Или можно было, судя по восторгу плававшего внизу соседа, спуститься и в самом деле окунуться в наверняка холодную, но бодрящую воду – не прыгать же отсюда, в самом деле…

Не прошло и минуты, как Ксандер стоял на подоконнике.

– Сигай сюда, тут здорово! – звал певучий безумный голос.

И Ксандер сиганул.

Адриано не соврал: вода была и в самом деле здоровская. Речная или там какая, но она надежно смыла с Ксандера последние остатки ночной жути, порядком освежила и взбодрила, и, согревшись сначала в горячем душе, а потом – здоровенной чашкой кофе с вафлей на меду, он решил, что сумасшествие соседа было, может, и заразным, но не таким уж больным, как сперва показалось.

– Ван Страатен, ван Страатен, – задумчиво пробормотал Адриано над своим кофе, порядком испорченным на вкус Ксандера изрядной дозой молока и даже каким-то сиропом. – Где же я… святой Марк и его лев! Так «Летучий голландец» же!

– Есть такое, – признал Ксандер, приятно удивленный: в Иберии никого сказки и легенды вассалов не интересовали. – Капитан ван Страатен – мой предок.

– Ух ты! – радостно выдохнул Адриано. – А ты его видел?

– Однажды. Он же обычно там, на юге…

– Пытается обмануть дьявола и обойти мыс Горн, – с готовностью подхватил венецианец.

– Ага. Но раз в семь лет он приходит к нашим берегам – в старину как-то они даже мешок кинули на проходивший мимо корабль, а там…

– Сокровища?

– Почта, – чуть улыбнулся Ксандер. – Моряки «Голландца» написали домой родным. Только их корабля так долго боялись, что никто не подходил достаточно близко, а когда подошел, было уже слишком поздно. Все, кого они знали на земле, умерли. Письма-то доставили, но толку с того.

– Но ты видел, да?

– Ага. Я тогда еще совсем мелким был, еще до того, как меня забрали. Дядя Герт посадил меня на плечи, и я увидел – так-то там толпа собирается, это у нас почти праздник.

Он словно воочию увидел это снова: опустевшую бухту и прижавшиеся испуганно к берегу лодки, суденышки и даже один невесть как забредший фрегат; примолкшую кучу людей, вытягивающих шеи, чтобы получше разглядеть, и – его: словно вставший на рейде, едва вблизи берега, на мучительно небольшом расстоянии – корабль, от которого остался остов, обвисшие паруса, истрепанные тысячей бурь, и изможденные силуэты на борту, тоже напряженно вглядывающиеся и ждущие – чего?

– Страшно было? – тихо спросил Адриано.

– Не страшно, – чуть мотнул головой Ксандер, – скорее… грустно. Они ведь уже все давно мертвы, но не могут даже мертвыми вернуться домой, пока живо проклятье, и могут только посмотреть на родину – и опять уйти.

Как и он, потомок их капитана.

– Да, – с неожиданным пониманием кивнул рядом венецианец. – Это очень-очень грустно – быть проклятым.

– Очень мило, – раздался от двери столовой голос, об обладательнице которого Ксандер в кои-то веки успешно забыл и не особо-то по этой памяти скучал.

Он вскинул голову: так и есть, на пороге стояла уже одетая как на парад Белла, а за ее спиной маячила светловолосая голова Одили, но голос ее был сух так, будто там был дон Франсиско, не иначе.

– Это еще кто? – шепнул Адриано.

Ксандер вздохнул и встал, и венецианец последовал его примеру, так, что когда Белла подошла, ни одному из них не пришлось говорить с ней снизу вверх.

– Позволь мне представить тебе Исабель Альварес де Толедо, мою сеньору.

Слегка расширившиеся глаза были единственным предупреждением, какое он получил, прежде чем она со всей дури залепила ему пощечину. Ладонь была горячей – разозлилась, видно, не на шутку. Но когда заговорила, этого огня в голосе не оказалось ни на йоту.