– Вы забываете одно, герцог, что Трианон мой и этот театр мой. Здесь я – хозяйка: его величество подарил мне этот клочок земли, чтобы здесь королева Франции могла пользоваться полной свободой. В Трианоне властвую я одна.

– Ваше величество, – упрямо возразил герцог, – мы все обязаны повиноваться королю, даже там, где королева не делает этого; поэтому и в Трианоне я остаюсь всеподданнейшим слугой его величества и исполнителем его законов.

– Вы можете никогда не появляться в Трианоне! – с гневом воскликнула Мария-Антуанетта. – Таким образом, ваша чересчур чувствительная совесть не будет мучить вас. Даю вам позволение никогда больше не посещать Трианона!

– Но так как здесь ставят пьесы…

– Герцог, здесь ставлю их я, королева, и играю вместе с принцами королевского дома, и там, где мы играем, вам не приходится простирать свой надзор. Я здесь – хозяйка, и мои развлечения и удовольствия не подлежат ничьему надзору.

– Ваше величество, – холодно возразил герцог, – есть некто, кто наблюдает за вашими развлечениями и кто будет на моей стороне: это общественное мнение.

Он поклонился и, не дожидаясь, чтобы королева отпустила его, направился обратно к террасе замка.

– Наглец, – прошептала королева, глядя ему вслед с бледным лицом и горящими глазами.

– Он честолюбец, – сказал Безанваль, – он рискует своим положением и даже жизнью, чтобы только попасть в кружок вашего величества.

– Нет! – с жаром возразила королева. – До меня лично ему нет никакого дела! Это тетки его величества настроили его против меня, чтобы вредить и оскорблять меня. Но оставим это! Оглянитесь, герцог! Разве здесь не хорошо, разве я не могу немножечко гордиться этим своим созданием? Это – мой любимый английский сад.

Сад был действительно созданием самой королевы и представлял удивительный контраст со строгими подстриженными изгородями, прямыми аллеями, симметрично расположенными цветочными клумбами и тщательно обнесенными каменными стенками, прудами и ручейками, какие встречались в Версале и в прочей части Трианона. В английском саду не было ничего искусственного: здесь царила природа.

Лицо королевы снова прояснилось, ее глаза засияли обычным огнем.

– Ведь здесь хорошо, не правда ли? – повторила она.

– Хорошо везде, где находится ваше величество, – сказал барон почти нежным тоном.

Королева не обратила на это внимания. Могла ли она заподозрить этого сорокапятилетнего человека с седеющими волосами, которого ради этого и выбрала своим кавалером?

– Ах, – сказала она с очаровательной улыбкой, прислушиваясь к пению птички, – мне кажется, что сама природа приветствует меня, а мне часто чрезвычайно необходимо слышать ласковые, приветственные голоса. Сегодня я пережила уже так много горького, барон, что песенка этой птички явилась как бы бальзамом для моего сердца.

– Ваше величество были в Париже? – нерешительно спросил Безанваль, бросив на огорченное лицо королевы испытующий взгляд своих умных черных глаз.

– Да, – снова просветлев, сказала Мария-Антуанетта, – и добрые парижане приветствовали супругу своего короля и мать «детей Франции» с огромным энтузиазмом.

– Нет, ваше величество, – вспыхнув, возразил герцог, – они приветствовали с диким энтузиазмом прекраснейшую женщину, обожаемую королеву, мать всех страждущих.

– Но и в эту радостную мелодию замешался диссонанс, – задумчиво сказала королева. – Поверьте, Безанваль, не все идет так, как следует; есть что-то такое в воздухе, что наполняет мое сердце тревогой и страхом. Я чувствую, словно над моей головой занесен дамоклов меч и мои руки слишком слабы, чтобы удержать его.