Упомянем, что при наречении младенца именем водлозеры могли вступить в споры со священником, настаивать, чтобы ему не давалось имя святого или святой, день чествования которых уже миновал. Люди верили, что такой святой или святая не смогут заступиться за человека, носящего их имена. Это народное поверье отличается от ортодоксального взгляда Русской православной церкви, которая рекомендовала давать младенцам имена по трем правилам: 1) в честь памяти того святого или святой, в день чествования которых младенец появился на свет Божий; 2) в честь памяти святых на восьмой день от дня рождения (по ветхозаветной традиции, как было принято во времена рождения Иисуса Христа); 3) в честь памяти святых на день наречения именем (на практике – на 40-й день от рождения). Для девочек допускался сдвиг на несколько дней, если в святцах в эти сроки не было дней памяти святых жен (Бодур, 2002, с. 232–233). Применение этих правил на практике приводило к тому, что именины отстояли от фактического дня рождения на 40 и более дней. Впрочем, людей, которые могли устраивать праздник по случаю именин, в Водлозерье по причине бедности крестьян всегда было мало.

Крещение ребенка в доколхозное время считалось строго обязательным. За этим неукоснительно следили священники. По народным поверьям, в результате совершения обряда ребенок получал сразу двух небесных покровителей: собственного ангела-хранителя, а также святого заступника и молитвенника на Небесах, в честь которого его нарекали именем (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 7). Обряд крещения на сакраментальном уровне окончательно «очищал» младенца от послеродовой нечистоты («отрешал» от прежних обстоятельств, связанных с появлением из Иномира). С точки зрения «теории перехода» А. ван Геннепа, крещение было сакраментальной «гранью», за которой ребенок окончательно «восстанавливался» в качестве члена своей семьи, крестьянской и конфессиональной общины. После крещения младенец регистрировался в официальных метриках как реально существующая личность, принадлежащая крестьянскому сословию, проживающая в конкретном селении, в конкретной семье со всеми ее родственными, соседскими, конфессиональными и иными социальными связями. С этого времени младенцу дозволялось присутствовать за семейным столом, на молениях домашних в кругу семьи, на богослужениях в церкви, на любых семейных и народных праздниках, что было свидетельством свершившегося ритуального «перехода», связанного с приобщением к конфессии и местной сельской общине. Говорить же о завершении некой переходности физического и социального состояния не приходится. Человек всю свою жизнь постепенно переходил из одного социо-возрастного периода к другому вплоть до самой смерти, при этом проживание в младшей социально-возрастной категории содержало в себе реальные и обрядовые элементы подготовки к жизни в следующей возрастной категории (Бернштам, 1988, с. 23, 60–61 и др.).

Старообрядцы отказывались крестить детей в церкви и крестили их сами по своим обрядам. Исходили они из убеждения, что совершаемое в церкви крещение – «несть крещение, но паче осквернение» (Цит. по: Пулькин, 2001б, с. 171). В начальный период раскола Русской православной церкви Водлозерье было одним из оплотов «старой» веры. На его территории укрывались от преследования властями сразу несколько виднейших отцов-основателей старообрядческого движения (Линник, 2006; Старицин, 2009). В XIX в. старообрядцев в Водлозерье было немного. В Водлозерско-Ильинском приходе, например, в 1810 г. официально числилось семь «явных» старообрядцев (Ружинская, 2009, с. 193). По собранным «шпионским» образом сведениям чиновника особых поручений Голубковым, в 1854 г. «тайных» и «явных» староверов там было восемь человек, проживавших в пяти деревнях (Там же, с. 194). Своей моленной они на Водлозере не имели. В случае надобности «филипповцы» отправлялись в Каргополье, «даниловцы» – к «выгорецким большакам». Там, в частности, совершались и крещения новорожденных детей старообрядцев. Девочек местные старообрядцы посылали на воспитание на Выг в Лексинский монастырь. Закрытие в 1854 г. Выговского и Лексинского старообрядческих монастырей окончательно предопределило судьбу старообрядчества на Водлозере. К началу XX в. там уже не осталось ни одного старообрядца, хотя «население по-прежнему крестилось двумя перстами» (Там же, с. 196). К началу XXI в. только одна женщина среди водлозеров считала себя старообрядкой, но и то лишь потому, что крестилась двуперстно (устное сообщение Н. В. Червяковой).