Рука, сжимающая мышку, задрожала. Вторая ходящая ходуном рука рывком подняла валяющийся возле компьютера запылённый стул на колёсиках. Человек плюхнулся на стул и приник к монитору, как умирающий от жажды приникает губами к воде.

Глаза его не обманули. В почте действительно красовалось письмо. Этого письма владелец ящика и ждал, и боялся, но всё-таки больше жаждал.

«Редакция журнала “Прапорец”», – гласил электронный адрес. «На: Алексей Лещёв, “Крещенские рассказы”, версия пятая, переработанная и дополненная».

Смиряя дрожь в пальцах, мужчина кликнул по письму.

Спустя несколько секунд утробный вой и сдавленные ругательства огласили тесную захламлённую комнату. Рука с чёрными ногтями сжалась в кулак. Кулак обрушился на клавиатуру. Клавиатура подпрыгнула и опустилась, но письмо с экрана не пропало.

«Уважаемый Алексей Дормидонтович! – было сказано в нём. – Редакция журнала “Прапорец” в третий раз сообщает Вам, что Ваша повесть “Крещенские рассказы”, которую Вы почему-то называете полной версией, хотя она до мелочей соответствует двум ранее присланным Вами версиям, редколлегией отклонена.

Что же до литературного метода “реального крестьянизма”, основоположником которого Вы себя считаете, о чём в вызывающей форме постоянно напоминаете редакции, по его поводу должны Вам сообщить следующее. Данный литературный метод был личным измышлением критика Рукопашинского, сформулировавшего программные черты оного в статье “Русская деревня в современной прозе: реальность или ирреальность”, опубликованной за три месяца до смерти автора, последовавшей от злоупотребления алкоголем. После безвременной кончины Рукопашинского российское литературоведение, детально рассмотрев постулаты статьи, пришло к выводу, что оснований отделять “реальный крестьянизм” в особый жанр от хорошо известного и изученного жанра деревенской прозы не имеется. Следовательно, и полагать Вас основоположником несуществующего литературного жанра – тоже. В связи с этим редакция не видит причин предоставлять Вам как автору довольно заурядных сельских зарисовок какие-либо преференции по части публикаций.

Примите и проч., секретарь редакции журнала “Прапорец” Высоколобов».

Указанный Алексей Дормидонтович Лещёв от досады не выключил компьютер как положено, а вырвал его вилку из розетки и хорошенько пнул в бок системный блок. В комнате железно загудело. Лещёв бросился плашмя на диван, застеленный серыми простынями, и, кипя от горечи, стал вспоминать, как хорошо всё начиналось, какие дерзкие авансы сулила ему коварная русская литература…

Писателем Лёша Лещёв стал в семнадцать лет – и навеки.

Лёша жил скучной, размеренной жизнью мальчика из приличной семьи, пока не достиг сразу двух важных вех в жизни: семнадцатилетия и Крещения. День рождения Лёши совпадал с двунадесятым праздником, но шестнадцать лет подряд праздновать можно было только Лёшин день.

К семнадцатому дню рождения Лёши демонстрировать собственную религиозность стало не только можно, но и нужно. И дедушка Лёши Кащей решил отпраздновать рубежный возраст парня так, чтобы он по гроб жизни не забыл этот день.

Дедушка Кащей так и сказал:

– Устрою тебе, золоторотцу, праздник – по гроб жизни его не забудешь!.. Как и меня! А забудешь – прокляну! Из могилы!..

Дед решил показать внуку крещенские гулянья в деревне Нахреновке Голохреновского района Хренодёрской области. Из деревни Нахреновки дед Кащей Лещёв был родом. Здесь сохранилось родовое гнездо Лещёвых – старинная изба-пятистенка, поддерживаемая в непадающем состоянии родной сестрой деда, бобылкой после гибели мужа в Потьме, Иегудиной Толстолобиковой.