Грек – старший здесь. Он обвёл своих бойцов взглядом, оценивая обстановку: трёхсотых, а значит, раненых, в группе не было. На забрызганных грязью, испачканных копотью – выражение собранности: ребята трезво оценивают ситуацию. Все они добровольцы с самого начала СВО, не первый год на передовой, многое повидали за это время и теперь, оказавшись в хате, без лишних приказов заняли круговую оборону. Все – настоящие воины!

Взгляд Грека задержался на Скрипаче.

Вот только Скрипач… он недавно с ними. Два месяца. Пришёл из штаба. Не то чтобы Грек недолюбливал штабных, но у него было особое отношение к ним, сложившееся ещё с первой его войны, когда их, добровольцев, погранцов-срочников, отправил и в Душанбе в начале девяностых. Тогда это была совсем другая война, непохожая на эту…

А Скрипач, как гриб мухомор, весь такой красивый, глаза мозолит. Вечно он на виду: грудь – коромыслом, а нос к небу задирает, колючий, как ёж, репортажики на свой смартфон снимает, какой он бравый боец. Одним словом, выскочка, штабист. Но при этом угадывался в Скрипаче особый сплав из твёрдости и жизнелюбия. Скрипач мог раздражать тем, что болтает без умолку, шутит иной раз невпопад. Он мгновенно впитывал новую информацию, адаптировался, гнулся, не ломаясь, если того ситуация требовала, и выстреливал как пружина в критически важный момент. Может, потому и не усидел в штабе. Говорят, завалил Скрипач штабных крыс рапортами о переводе на нолик[6]. Как это всё совмещалось в Скрипаче, Греку было не понять.

А Скрипач, пережидая обстрел, перекатился на бок и очистил от грязи образок, затем поднёс иконку к запёкшимся губам и нежно коснулся.

От опытного глаза Грека это не скрылось. Была у него привычка примечать каждую мелочь: в бою всё имеет значение. Раньше набожности в Скрипаче Грек не замечал, но сейчас расспрашивать не стал: не время.

– Кажется, мы застряли здесь, пацаны, – немного погодя признался Грек, перекрикивая разрывы снарядов, – нескоро увидим свой блинчик[7].

– Если вообще увидим, – попытался усмехнуться Фантом.

Но Грек напомнил:

– Под Авдеевкой похуже бывало.

– Скоро «немцы» пойдут. – Инженер сидел под окном у противоположной стены.

Он чуть приподнялся на одно колено и стал всматриваться туда, где среди руин домов засели укронацисты. С другой стороны окна сидел Фантом. У него на плече – ружьё РЭБ[8], в руках – автомат Калашникова.

Из лесополосы наконец ударила российская артиллерия, подавляя огонь бандеровцев. Часто забили сто двадцатые миномёты, тяжело ухала ствольная артиллерия, слышались разрывы на другом конце села. «Дуэль» эта длилась недолго и означала одно: вот-вот попрут бандеровцы.

С прекращением артобстрелов тише не стало. Теперь небо загудело шумом от винтов целого роя дронов. Их лопасти взбивали воздушный безоблачный эфир, издавая звук, похожий на комариный писк, который занозил мысли тревогой. Еле приметный в небе враг-камикадзе со смертоносным грузом в любую секунду мог спуститься и залететь в дом через окно.

Фантом снял с плеча ружьё РЭБ, через оконный проём навёл ствол на цель в небе – вражеские дроны. Если повезёт, то «птичка-убийца» выберет их с Инженером окошко, если нет, то у другого окна на страже Скрипач: он уже приставил к стене свой АК, вскинул дробовик.

В следующую минуту на развязке Грека ожила шуршанием и потрескиванием рация.

– Грек, ответь Соколу. Приём, – требовала она выйти на связь.