– И что?

– Ну… – я стараюсь ответить честно, вникнуть в суть вопроса, донести те мысли, которые родились при посещении галереи, путаюсь в словах и теряюсь. – Ну… мне, если честно, ничего не понравилось, там же…

– Ну да, – задумчиво произносит Фиэр, совсем не глядя в мою сторону, – что может впечатлить женщину, которая даже не кончает.

Я не отвечаю ничего. Мой Фиэр отходит от окна и поворачивается в мою сторону. Я вздрагиваю.

– Он сам, – говорю, – я случайно… Не знаю, как так… – оправдываюсь, придерживая руками над раковиной два внушительных стеклянных осколка. Заварка – в раковине. – Что?

– Чайник… Он сам разбился… Лопнул… Я не знаю!..

– Да ладно, – утешает меня Эдуард, – выброси его.

Если я с утра не поела, у меня болит живот.

Вообще-то, если уж быть до конца честной с собой, живот болит в первую очередь оттого, что я вчера снова выпила лишнего.

Говорю же – мне важно напоить Фиэра, чем я ежевечерне и занята. Но в большинстве случаев напоить удаётся только саму себя. Отчего утром и болит живот. Я ещё и курю сразу, спросонья. Эдуард не завтракает и не курит. А я согласна на всё, чтобы жить с ним. Колики не помеха.

– Что ты делаешь? – обрушивается вопрос от Фиэра, вошедшего на кухню, в то время как я обмазываю сливочным маслом очередной ломоть булки.

– А что я делаю? – боязливо интересуюсь я и, опустив голову, оставляю булку и нож в покое на столе.

– Кто так делает? Тебя не воспримут всерьёз нигде в приличном обществе! Следует, если ты уже обмазала маслом один бутерброд, съесть сначала его. А уже потом приниматься за второй. Иметь перед собой сразу два – неприлично. Это необходимо знать.

– Да, – соглашаюсь я и демонстративно заглатываю один из бутербродов, чтобы он исчез со стола, будь он неладен. Эдуард, поглядывая на мои идиотские действия, включает радио. – Я, знаешь что, я сегодня буду…

– Тихо, – командует Мой Фиэр, – я слушаю радио.

Я с досадой продолжаю жевать и думаю о том, что очень жаль, что в приличном обществе всё расценивается только маслом и бутербродами. «Пусть бы, – думаю я, – когда окажусь в “приличном обществе”, этому обществу было глубоко наплевать, как и в каких количествах я намазываю масло на булку. Было бы лучше, чтобы общество вообще приняло мои манеры за приличные и стало делать так же, как я».

«Ведь я, конечно, девушка нервная, сумасбродная, но всё же очень симпатичная!» – размышляю я и, пожёвывая, любуюсь на себя в зеркало. Зеркало висит прямо над столом, так что выходить из-за стола, чтоб полюбоваться, не нужно. Очень удобно, скажу я вам, когда необходимо убедиться, что я «очень симпатичная».

– Очень симпатичная! – произношу я вслух, улыбаясь зеркалу. На самом деле, конечно, я посылаю эту фразу непосредственно в уши Фиэра, как бы в оправдание – что есть, присутствуют у меня достоинства.

– Idiot! – ласково ухмыляется Эдуард. – Что это у тебя под носом? – И я с сокрушением вижу, что под носом у меня появилась набухшая красная кумаха. Сразу я не заметила. А вот Фиэр – заметил. Значит – видно.

– Не знаю… – оправдываюсь. – Простуда, наверное…

– Может быть, это аллергия?

– У меня нет ни на что аллергии. Не бывает…

– Или я тебе бородой натёр, – угадывает Эдуард.

– Аллергия на тебя, в общем, – пытаюсь пошутить я и ловко хватаю его за штанину, потому что он опрометчиво оказывается в зоне моей досягаемости.

– Лена! – отдёргивает Эдуард свои штаны. – Я иду работать. Не отвлекай меня! Необходимо сегодня дописать две статьи, а в три я уеду.

«Какая радость!» – отмечаю я. То, что в три он уедет, несказанно радует меня, потому что у меня будет шанс спокойно помыться. Я, признаться, обожаю мыться долго, к тому же мыться – издержки моей профессии, мыться мне нужно для работы, которую я предполагаю сегодня себе найти. Важно быть чистой и с хорошо выбритыми ногами – это моё резюме. Я же танцовщица.