Золотов откинулся на спинку стула. Конечно же, эти двое пришли сначала в школу, искали его, расспрашивали. А это значит, ничего ему не грозит – не здесь, не сейчас. Случись с ним чего – так они на личность сразу вспомнятся. И даже «Форд» их, наверное, тоже вспомнится – не местный же. Но тут же вновь сгорбился – для виду.

– Аркадий Петрович, ты подумай, зачем тебе эта тетрадка? – голос у Вадима Степановича сделался тихим, примирительным. – Ты же умный человек, ну! А умный человек сам с собой честен.

Скрипнуло кресло. Поднялся Николай Степанович, хромающей, будто ноги отсидел, походкой подошёл к столу.

Николай Степанович с одной стороны, Вадим Степанович с другой, только рук развёденных и не хватало, чтобы понять – загоняют в угол. Золотов внезапно почувствовал: воздуха ему не хватает. Именно сейчас, когда стало ясно, что ничего они ему не сделают, подумалось: много ли на земле дураков? Эти вон, может быть, и внимания не обратят, что в школе их «срисовали», мозгов не хватит.

– Ты подумай. Здоровье у тебя хлипкое, надломленное… Вон белый какой сделался… Ты прав, кумир твой ещё расти будет, тетрадка дорожать. Но это всё – потом. А у тебя это «потом» есть?

Стараясь ни на кого не смотреть, Золотов переставлял на столе пустые бутылочки из-под лекарств. В поле зрения попали ладони Вадима Степановича, упёртые в стол. Узкие пальцы, овальные розовые ногти – коротко стриженные, с белыми полумесяцами лунул. От ладоней даже на расстоянии пахло табаком.

– Вот что. Мы тебя не обидим. Рассчитались – разбежались. Тебе она не нужна, а нам нужна. Сейчас. И деньги тебе нужны сейчас. Какие есть. Ты своё дело сделал – тебе спасибо. Доживай, радуйся… Ну, решай. Сейчас или никогда.

Воздуха не хватало. Как назло, теперь, когда пришло самое время сказать, чёрными кругами поплыло перед глазами. На грудь будто бы кто наступил. Что называется – догнало. Он нащупал пузырёк, как и остальные, пустой, повернул его в деревенеющих пальцах, словно шахматист фигуру в ситуации цугцванга, поставил на место. Не увидел, скорее услышал, как Николай Степанович тянет Вадима Степановича за руку: «Да ну его! Добра ему хочешь, а он…» Не увидел и не услышал, а скорее почувствовал, что они, те двое, замерли, будто оттягивая тот последний окончательный момент, в который и вправду обернутся, и вправду уйдут.

– Л-ладно, – выдавил наконец Золотов.

Он снова откинулся на спинку стула, теперь уже прилагая усилия, чтобы остаться в таком положении. Открыл дверцу в тумбе письменного стола. Почти не ища, с самого верха других бумаг достал полупрозрачную пластиковую папку с кнопкой.

Внутри папки, как желток в яйце, болталась простая зеленовато-жёлтая тетрадь на двенадцать листов.

Вадим Степанович осторожно принял папку из рук Золотова, развернул, отщёлкнул кнопку. Двумя пальцами, будто пинцетом, выудил тетрадь, раскрыл её.

Золотов знал, что внутри – до фиолетового выцветшие чернила, тонкие пятнышки ржавчины от скрепок на листках, запах старой бумаги, сухой, как запах гербария. «Тетрадь ученика Турунина» (просто Турунина). И больше ничего, только в самом верху большими печатными буквами выведено: «СТИХИ».

Николай Степанович достал смартфон в чехле-книжке. Озабоченно начал сверять что-то, лихорадочно мечась взглядом от смартфона до тетради, через плечо Вадима Степановича. С чем он там мог сверять? Гениус и автограф-то раньше давал только по сотне американских за штуку, а теперь и вовсе – аукционом. Рукописного текста не найдёшь. А тут целая тетрадь, ещё не Гениуса, конечно, а Святика Турунина, исписанная крупным, наклонённым влево почерком – шестиклассник, а пишет – точно перешёл в третий, ну максимум в четвёртый класс. Ещё не Гениус, но уже заносчивый человечек, знающий, что будет первым, известным, главным.