За дверью послышались шаркающие шаги, но он нажал еще раз и продолжал держать кнопку звонка, несмотря на то, что замок уже щелкнул, готовый впустить долгожданного гостя. Не спросив:" Кто?» и не посмотрев в глазок, Мария Егоровна отворила дверь.

– Мать, ты опять не спросила: «Кто?» и открываешь! – Грубо произнес Егор. – А если это грабители?

– Здравствуй, Егорушка! – Ответила женщина, целуя сына в щеку, которая, холодная и колючая, вся покрытая мелкими каплями осеннего дождя, все же казалась ей теплой и ласковой.

– Да что у нас грабить? Сам знаешь, нечего. Да и грабители, почитай, все в телевизорах сидят, им чтобы народ ограбить и домой заходить не надо. Да ну их. Как ты, сыночек, поживаешь, что-то опять от тебя хмелем несет?

– Мать, не начинай свои нравоучения: ну выпили после работы по бутылочке пива. Так сказать, отметили окончание трудовой недели. Что, не имею права? На вот, я вам гостинец принес, – протягивая увесистый пакет, ответил Егор.

– Ну что ты, нес бы домой, у тебя своих хлопот хоть отбавляй, а мы как-нибудь на пенсию протянем!

– Мать, ну ты как всегда! Слушай, ты где берешь свои заезженные пластинки? Надо тебе новые купить. Помнишь поговорку «Дают – бери, бьют – беги». Вот и бери. А где наш философ? Спит что ли?

– Да нет, Егорушка, читает.

– Читака, ты где? Брат пришел, а ты и глаз не кажешь!

В коридор из зала выехала инвалидная коляска. Худое тело Николая казалось состоящим из одних суставов и костей. Мышцы ног из-за отсутствия движений совсем атрофировались и высохли, впрочем, руки тоже не отличались атлетичностью, хотя нормально двигались. Большая, рано лысеющая голова в несуразных роговых очках идеально сочеталась с формой рук и ног. Все будто бы к месту: к инвалидной коляске и его родовой травме. Все, кроме глаз: за очень толстыми линзами неудобных очков были удивительно живые и умные глаза. Глаза – это зеркало души, и зеркало говорило, что душа чиста и наивна….

– Здравствуй, Егор, – протянув руку, продвигаясь навстречу, произнес Николай.

– Привет, братик, привет! Что читаешь?

– Да так, ничего интересного. Как погода сегодня? —

Стараясь перевести разговор в другое русло, спросил Николай.

– Погода как осенью, – произнес Егор, вытягивая газету из-под пледа, укрывающего ноги. «Почему молчит президент?» – прочитал Егор заголовок, который первым попался ему на глаза.

– Опять ты свою оппортунистическую газетенку читаешь? Да почему президент должен с вами о чем-то говорить? Ну, скажи, почему?

– Потому что мы – народ!

– Какой вы народ? Вы, сударь, инвалид!

– Егорушка, ну что ты сразу грубишь? – вступилась за Николая мама.

– Мать, ну где же я грублю, это Николай на президента бочку катит, а я нашего руководителя защищаю!

– Егор, я тебя много раз просил, маму называть «мамой».

– Да нет уж, это вы, демократики, говорите» мама», как будто мямля. А мы, как настоящие революционеры, как наш пролетарский писатель товарищ Максим Горький, наших матерей гордо называем «мать»! Мать, ты не против?

– Да нет, Егорушка, что же я против буду. А только вы ведь братья родные, ну не ругайтесь попусту, я вас прошу.

– Все, не будем, – произнес Егор, протягивая Николаю руку со словами: – Ну что, демократик, мир?

– А я с тобой и не ссорился, – ответил Николай, – это ты постоянно хочешь кого-нибудь прижать да задрать.

– Ну, ты смотри, я ему мир предлагаю, а он ерепенится. Да ты бы открыл свои ясные очи да посмотрел, что в стране делается. Бардак везде: развелось барыг да прихлебателей, всех к чертовой матери к стенке….

– У нас мораторий на смертную казнь. Да и потом суд….

– Вот то-то и плохо, что мораторий. И слово какое пакостное подобрали – «мораторий»! Что же, вы, своего родного слова не могли подыскать? Вражеским пользуетесь? Это оттого, что русскому народу ваш гребанный мораторий и близко не нужен. Это все вы сопливые демократики придумали и так подстроили, чтобы самим к стенке не попасть за свои гнусные делишки. Требую вернуть российскому народу смертную казнь! – Закричал Егор как на партсобрании.