Поправившись, Егор изменился как внешне, так и характером. Долгие недели болезни, иссушили его тело, и крепкая фигура, и круглое лицо исчезли навсегда. Шрам рассекал всю левую сторону лица, от губы до самого глаза, придавая ему устрашающий вид. Предположить, что его оставила заноза, пусть и очень большая, было невозможно, скорее всего, такой шрам мог остаться после ранения шашкой, не иначе. Это увечье придавало ему суровый и решительный вид. Если раньше можно было еще усомниться словам, которые он говорил, даже если они были жесткие, то теперь никаких слов не требовалось. Вся его внешность говорила о том, что каждое сказанное им слово не имеет никаких иных толкований, тем более возражений

Его сознание и характер изменились, ровняясь на его суровый вид. Они словно вытопились, высохли от высокой температуры и выморозились ознобом. И нет ничего удивительного в том, какие черты характера покинули Егора, а какие проявились в полную силу. Постоянное желание мстить обидчикам совершенно затмили разум, лишь весомые доводы тонули в ненависти. Измученная душа была в таких же шрамах, как и лицо, в душе они оставались от того, что он вырывал из нее с корнем сочувствие, сострадание и уважение к людям. Он много раз пытался избавиться и от любви, убеждая себя в том, что любовь делает человека мягким и уязвимым. Однако все его старания были обречены на неудачу, как только он видел свою доченьку, душа его таяла, а лицо против желания расцветало улыбкой. Только для нее он оставил в душе частичку тепла и радости

Тем временем Нина все дальше отдалялась, не смотря на заботу и любовь, которой она окружила мужа, он не отвечал взаимностью, отгородившись непреступной стеной. Желание Егора вернуться в комиссию вызывало у Нины тревогу, но грубость, с которой он каждый раз обрывал разговор, начатый женой, начисто отбила у нее желание хоть как-то повлиять на мужа. Она лишь чаще молилась, стоя у лампадки, и, чтобы не раздражать Егора, делала это, когда он выходил на улицу подышать или выкурить папиросу. Просила она Бога только об одном, чтобы простил он Егора за его злобу и ненависть.

– Ну все, здоров, – подбадривал он себя, направляясь к Всеволжскому.

Часовой у штаба все так же расхлябанно нес службу, прислонившись к стене, словно подпирая ее или стекая с нее квашней, равнодушно осматривал Егора, входившего на крыльцо. Но Правдин одарил его таким взглядом, что дополнять его словами было не нужно. Солдат в страхе отпрянул от стены, при этом чуть не потерял равновесия, свалившись к ногам сурового человека, но, чудом устояв, одернул шинель и встал по стойке смирно. «Все уважают только силу», – в очередной раз подметил Егор, подтвердив свою теорию жизни, которую он для себя подтвердил за время болезни. Единственное безупречное качество – это сила, оно применимо как к человеку, так и к государству.

Всеволожский, встал из- за стол, и осмотрел Егора с ног до головы.

– Исхудал ты сильно, товарищ Правдин, а рука крепка, как и прежде. Я рад, очень рад, что ты в строю. Как самочувствие?

– Все хорошо, – ответил Егор. – Бездельничать больше не могу. Мне бы человек двадцать солдат с оружием, нужна сила, – он сжал кулак, а лицо его потемнело, и вдоль скул заходили желваки. – Хлебные обозы должны хорошо охраняться, а всяким тварям пора рога поотшибать, так мы быстрей города накормим. Уговоры и увещевания – не наш путь.

– Да я только за, – воодушевился Всеволжский. – Я всегда был противником всякого рода компромиссов. Мы – власть! Мы – закон! Какие еще нужны доводы? Одобряю. Лишь один вопрос, самый главный: людей вооруженных у меня нет… Я попросил старший надел выделить солдат, пообещали, но сам понимаешь обещанного три года ждут, а мы ждать не можем. Ладно, завтра сам отправлюсь в надел, постараюсь обеспечить тебя людьми. А пока ступай домой, набирайся сил, жди, я человека за тобой пришлю.