Артемьев прекрасно понимал невозможность сказать все это и глядел на Козырева, сознавая, что сама подобная мысль была вздором, вдруг родившимся от симпатии к этому сидящему против него человеку.

– Завидую тем, кто уже воевал с фашистами, – сказал Артемьев.

– Это ты верно, – отозвался Козырев, сидевший задумчиво, подперев рукой подбородок. – Кто воевал – тот военный. А кто не воевал – тот еще не военный. Таких мы видели. Такие еще неизвестно, какие они будут.

Он с хмельным вызовом уставился на Артемьева, с минуту смотрел на него и потом, словно что-то вспомнив, сказал:

– Это я зря. Это я тебя, друг, обидел. Давай запьем это дело.

Артемьеву пришлось выпить. Он не боялся за себя, но Козырев начинал пьянеть.

– Ты не бойся. – Он снова налил Артемьеву и себе. – Пей! Я тебя не оставлю. Сказал: довезу – и довезу! Ты какого года?

– Двенадцатого.

– И я двенадцатого. Давай – за наш год рождения! Чтоб мы не подкачали, чтоб – кровь с носу – все отдали!

Но Артемьев пить не стал. Он не желал увидеть Козырева пьяным и из-за него самого, и из-за его полковничьего звания и орденов и твердо решил не допустить этого. В минуту задумчивости Козырева он жестом подозвал официанта и заранее расплатился.

– Мы сидим уже полтора часа, – сказал Артемьев, – а ты обещал через час отвезти меня домой. Меня ждут.

Козырев обиделся:

– На часы смотришь? Хочешь, мои дам? Не можешь с Козыревым лишние полчаса посидеть? Давай по последней, а то уважать тебя не буду!

Сейчас он уже не так хотел выпить сам, как захотел заставить пить Артемьева.

– Ну что ж, не уважай, – сказал Артемьев. – А доставить меня до дому ты все-таки дал слово.

– Слово! Слово! – проворчал Козырев. – Я вижу, таким, как ты, и слово-то опасно давать.

Но Артемьев пропустил это мимо ушей.

– Ну, будешь пить или нет?

Козырев поднял рюмку, но, видя, что Артемьев не пьет, один тоже не стал пить и потребовал счет.

– Уж заплачено, – сказал официант, показывая глазами на Артемьева.

– Еще чего! – Козырев вытащил пачку денег.

Артемьев подумал, что сейчас может вспыхнуть ненужная ссора, и сказал:

– Половину могу принять.

– Я тебя звал, а не ты меня.

– Я ведь не барышня, – усмехнулся Артемьев. – Есть в кармане деньги – хожу с товарищами, а нет своих – на чужие не пью.

– Ну, давай отсчитывай половину, – вдруг смягчившись, сказал Козырев.

Артемьев его злил, но в то же время сквозь хмель все больше нравился ему.

Когда Артемьев взял у него из пачки тридцатирублевку, Козырев повернулся к официанту и протянул ему другую:

– Держи. От меня.

Потом сгреб деньги в кулак, сунул их в карман галифе и поднялся из-за стола.

Артемьев с тревогой подумал, что Козырев сейчас, наверное, пойдет пошатываясь, и был готов поддержать его. Но, к его удивлению, Козырев мгновенно подобрался и пошел к дверям напряженной, но твердой походкой.

Они спустились с лестницы. Козырев, не оглядываясь на Артемьева, все той же напряженной походкой пересек вестибюль и вышел на улицу.

«Как-то он поведет машину?» – подумал Артемьев, садясь рядом с Козыревым. Но его тревога и на этот раз оказалась напрасной. Козырев вцепился руками в руль, а глазами в дорогу и повел машину так, словно она была продолжением его собравшегося в комок маленького сильного тела. Он ехал всю дорогу молча и только на углу Пироговской, напротив академии, спросил:

– Куда теперь?

– Прямо.

– А теперь? – спросил Козырев, когда они доехали до перекрестка.

– Налево.

– Говоря заранее, – сказал Козырев.

Они свернули еще раз и подъехали к дому Артемьева.

– Благодарю, – сказал Артемьев, вылезая из машины.

Козырев протянул ему руку и, уже захлопывая дверцу, сказал: