Было бы интересно выяснить, не следует ли такие решения исключать из рассмотрения на основе физических соображений.

Эйнштейн А.

Эх, яблочко,

Ты мое спелое.

Вот барышня идет —

Кожа белая.

Кожа белая,

Да шуба ценная.

Если дашь мне чего,

Будешь целая.

Песня «Яблочко». Махновский вариант

Короткое мерцание – и из ничего появились две фигуры.

Земная твердь знакомо ударила по подошвам, Катя покачнулась и выпрямилась. Товарищ майор на ногах не удержался и сейчас поднимался с четверенек.

– Ни черта на приземление с парашютом не похоже.

– Так это вы все насчет сотни прыжков намекали, – со злорадством заметила Катя. – Вам виднее, я сразу сказала, что ни разу парашют не надевала.

– Ладно, будем знать, – Виктор Иванович отряхнул на коленях парусиновые брюки, оглядел пиджак, констатировал: – А смокинг ты мне все-таки подпортила.

– Нужно же было придержать, а то усвистели бы вы, товарищ майор, неизвестно в какую эпоху.

– Звания пора отставить. Насколько я понимаю, мы на месте. Самое время перейти на нелегально-интимное положение.

Катя хотела фыркнуть, но сдержалась. Вокруг пахло ладаном и воском. Над головой простиралась роспись громадных куполов. За спиной белел высоченный иконостас.

– Каррарский мрамор, – майор кивнул на иконостас. – Я на экскурсии запомнил. Красота неописуемая. Ну, поблагодарим господа нашего за благополучное прибытие да и побредем потихоньку, – Виктор Иванович размашисто перекрестился на иконостас.

Катя поправила платок на голове. Подошли к огромным дверям. Виктор Иванович деликатно постучал по массивному засову, – акустика в храме была прекрасная. На стук откуда-то из-за угла вынырнул недоумевающий служка.

– Милейший, ты бы нас с барышней выпустил, – ласково сказал Виктор Иванович. – Увлеклись мы молитвой, уж извини, братец. Благолепно здесь, словами не описать.

– А вы… – изумленно начал служка.

– Понимаю, от трапезы оторвал, – понимающе закивал Виктор Иванович. – Ты дверь замкни и иди себе, иди…

Катя и майор вышли на солнечный свет. За спиной изумленно покачивающий головой служка затворил тяжелую дверь.

– Нужно было ему рубль дать, – пробормотала Катя.

– Следующий раз хоть десятку. Сейчас в карманах одни фиги, и те не палестинские. – Майор оглядел широкие ступени паперти, парочку дремлющих нищих. – А здесь, между прочим, мало что изменилось. Разве что от реки гуще мочой несет. Ой, смотри, беляки! – Виктор Михайлович умиленно проводил взглядом двух солдат с винтовками, прошедших за оградой собора. – Значит, мы по назначению угодили. Поздравляю, Катюша, и выношу устную благодарность от лица командования. Мы ее, в смысле благодарность, потом куда-нибудь занесем.

– Угу, в комсомольскую учетную карточку. Надо бы здешнее календарное число проверить. Обратная коррекция вещь сложная.

– Проверим, – жизнерадостно заверил Виктор Михайлович. – Но я и так чую, все по плану. Пойдемте, моя дорогая.

Кате пришлось взяться за предложенный локоть. Прошли к калитке. Обделенные подаянием нищие сонно и неодобрительно смотрели вслед. За калиткой Виктор Михайлович еще раз перекрестился на огромный собор. Катя смотрела на узорные стены:

– Все-таки неосмотрительно. А если бы мы прибыли прямо под изумленные очи какого-нибудь дьячка?

– В церкви, Катюша, не как-нибудь, а дисциплина. Например, трапезничают в одно и то же время, и блюдут распорядок чуть ли не столетиями. Вот монголы налетают, иезуиты, мирская власть то отбирает храмы, то возвращает, а прием пищи у священнослужителей проходит в один и тот же час. На том попы стоят, тем и сильны. Пример нужно брать, – наставительно сообщил Виктор Михайлович, останавливаясь на углу и кланяясь величественному храму. – Ты, кстати, тоже могла бы перекреститься. Рука небось не отсохнет.