– Слышь, паука не дави, – обратился ко мне как-то утром Доля, лениво ворочая языком: они как раз сидели втроем вокруг кухонного стола, подпирая себе щеки кулаками. – А то денег не будет. Примета такая.
– Если не работать, денег действительно не будет, – заметил я. – Будут одни пауки. Если прятаться от работы, она тебя не найдет – она же не Судьба.
– О, кто, кто бы сделал за меня работу, за которую я получил бы деньги? – завыл Хиллтон, бросая призывные взгляды на Долю, Митина и меня.
Мне это все осточертело. Я причесал паука метлой, после чего он не вылезал из своего угла неделю, вместо того чтобы продолжать нахально прогуливаться по кухне, словно по променаду, и резко повернулся к товарищу Хиллтону, представив под его ясные очи ощетинившиеся прутья метлы и давая ему понять, что следующий в очереди на укладку – он, если только он не разживется здравым смыслом.
– Еда… закан… чивается… – проговорил я, пропуская каждый звук сквозь сомкнутые зубы.
– Что?! Мировые запасы еды заканчиваются?!
Взволнованный этим совершенно нелепым предположением, Хиллтон схватил полбатона хлеба и принялся намазывать на него полфунта масла.
– Не мировые. Только наши.
Мне пришлось отобрать у него хлеб и масло: с Хиллтоном часто случаются приступы безумия, и я боялся, как бы он случайно не покончил с собой, пытаясь разделаться за раз со всеми нашими съестными припасами.
– Может, тебе черного хлеба отрезать? – предложил я.
– Я черный не ем.
– Аристократ… – протянул я, занося нож над половинкой белого. – Горбушку или из середины?
– Я горбушки не ем.
– Беззубый аристократ… – заключил я, протягивая ему ломтик хлеба и кубик масла. – Не стану утверждать, что я отличаюсь излишней щедростью, когда речь заходит о деньгах… – сказал я, ожидая шквал заверений в обратном.
– Это ты точно подметил, – кивнул Хиллтон. – Еды у нас все меньше и меньше. Что стало с твоим гостеприимством, Притчард?
Из-за неуклюжести этого неблагодарного постояльца масло соскользнуло у него с ножа.
– Н-да… – Хилтон переводил взгляд с меня на масло и обратно. – Масло, отшвартовавшееся от бутерброда, всегда падает маслом вниз, знаете ли.
– Когда у нас не бывает ужина, – заметил я, убирая масленку на верхнюю полку кухонного шкафа, – все не так уж и плохо: нет необходимости мыть тарелки, знаете ли.
Хиллтон заерзал, с беспокойством наблюдая за тем, как я убираю масленку, и намеренно выронил свой хлеб со словами:
– Интересно, а вот если бутерброд не мазать маслом, будет ли на него действовать Закон бутерброда?
Я не знаю, замечали ли вы, но на свете, кажется, нет ни единой книги или фильма, в которых не описывались бы обед либо ужин или в которых еда хотя бы не упоминалась. Еда – крайне важная часть нашей жизни. Как можно было рассуждать о еде в столь циничной форме?
Несмотря на свои сорок два года, Хиллтон – лишь подросток, которому наплевать, что согласно Закону всемирного тяготения еда падает только на пол, пачкается, и ее приходится выбрасывать! Я прервал научный эксперимент подзатыльником и сделал объявление:
– У меня для вас новости: нам скоро вообще не на что будет жить.
Мне пришлось сказать им, что, внеся за них залог, я фактически стал банкротом. Услышав о залоге, Хиллтон бросился мне на шею, заверяя, что я буду для него другом до последнего моего дня на Земле. Реакция Митина была несколько иной. Он заверил меня, что день, когда я в следующий раз внесу за них залог, и станет последним моим днем на Земле. А вот реакция Доли была более чем странной: преисполненный восторга, он упал на колени и начал нюхать мои ноги! После чего, задрав голову к Митину, сказал: