Я запнулся и остановился. Сорока слева от меня продолжала стрекотать. Я был готов зареветь, но это вряд ли бы помогло. Ясно было одно: этот трещотка слишком много о себе думал, если он вообще был в состоянии думать. Дело в том, что при достижении определенного количества слов в секунду мысли только мешают говорить. Его уровень слов в секунду был просто ужасающим. Этот репродуктор явно страдал воспалением личности. Это такая штука вроде обычного воспаления, ангины там или чирья, только больной не чувствует ни боли, ни дискомфорта.

Моя несчастная башка наполнилась тошнотворным дурманом, и на какое-то время я потерял всякую связь с реальностью. Когда связь с реальностью восстановилась, в машине почему-то были слышны новые голоса. Оказалось, на заднем сиденье у нас пассажиры, и Трещотка потребовал, чтобы они объяснили нам, кто они такие. Первый назвался Александром Митиным. Как звали второго, я не расслышал. Во всяком случае, мне поначалу показалось, что не расслышал. Мне также поначалу показалось, что у него проблемы с речью: он почти все время молчал и говорил только, если у него что-то спрашивали. И спокойный он слишком был какой-то, учитывая наше положение. Не отсвечивал, короче, а шифровался, как какая-нибудь старая книжка на пыльной полке. Пусть его молчание раздражало не так сильно, как трескотня Трещотки, но меня оно напрягало конкретно. Подозрительное оно какое-то было, это молчание – молчание человека, который знал что-то, чего не знали мы.

– Ну, почему, почему из всех сегодня именно сегодня? – запричитал Трещотка. – Почему не вчера из всех вчера?

– Н-да? А почему не позавчера из всех позавчера? – Я скривился в насмешливой ухмылке.

Этим вопросом я надеялся продемонстрировать Трещотке всю нелепость его болтовни, но тут же об этом и пожалел: он схватил меня за воротник куртки и рявкнул, загадив мне лицо слюной из своей вонючей пасти:

– Ну, и что нам теперь делать? Кто-нибудь вообще в состоянии хоть что-нибудь придумать?

Наше положение было, честно говоря, совсем не завидным. С дверей исчезли все ручки и кнопки. Мобильного при себе ни у кого не оказалось, так что вызвать помощь по телефону мы не могли. Я нашел у себя в карманах несколько банкнот и вроде как паспорт, но толку от этих бумажек было как от кружки замерзшей воды на Северном полюсе: у нас не было ни зажигалки, ни спичек, поэтому воспользоваться деньгами и паспортом по назначению мы не могли.

Трещотка перестал скулить и вновь набросился на меня:

– Твое, что ль, корыто?

– Если я за рулем, то, небось, мое!

Я огрызнулся с нескрываемой злобой, но, честно говоря, я не был полностью уверен, что машина моя: мне мерещилось, будто я сижу в автомобиле с правосторонним рулем, хотя, скорее всего, мое сознание было все еще отравлено этими чертовыми таблетками и я был не в состоянии отличить лево от права. Трещотка лишь самодовольно хрюкнул:

– Так заводи, и поехали.

Идея, нужно признать, была неплохой. Мне даже стало неловко, что я сам до этого не додумался. Однако ключей в замке зажигания, конечно, не оказалось.

– От твоей развалины бензином прет. Фу! – Эта змея тем временем продолжала измываться надо мной. – Хорошо тут воняет! Только вот что хорошего в хорошей вони?

Пусть это была и не моя машина, но мне было жалко давать ее в обиду такому хамью: разве машина виновата, если в ней попахивает бензином?

– Туалет пахнет туалетом, – сказал я, – клубника – клубникой, подмышки – подмышками, машины – машинами! Что тебя не устраивает?

Человек может надоесть кому угодно, но только не себе. После того как по поводу машины сказать больше было нечего, Трещотка опять принялся требовать, чтобы мы что-нибудь придумали. У всех были свои идеи, одна хуже другой. Ничего дельного, короче. Но каждый настаивал на своем и высмеивал предложения остальных. От всего этого балагана у меня опять начала трещать башка, и тут кто-то предложил проголосовать. Не знаю уж как, но я уже тогда предвидел, что даже после того, как мы выберемся из машины, наши совместные муки не кончатся и нам еще долго придется терпеть друг друга. Поэтому я объяснил остальным, что мы не швейцарская Конфедерация и не можем проводить референдум по каждому более-менее важному вопросу. Единственным выходом для нас было назначить человека, который принимал бы решения и держал все под контролем. Главного, одним словом.