– Ну, долго мы будем так стоять, как два дурака? – спросила она совсем мирным голосом.

– Я знаю, чего ты нервничаешь. Скучаешь по Максимке. Поверь, ему там очень хорошо, и он о нас вспоминает только тогда, когда твоя мама и моя любимая теща начинает выяснять, кого он больше любит. Ну, представь, рыбка, свежий воздух, лес, Волга, луга, плесы. Коровки пасутся…

– Да и продолжай дальше, – пастушок молоденький-молоденький. Только дядя Гриша вовсе не молоденький, это раз, а два, он ни одного слова нормального не знает и с коровами разговаривает только матом, причем так, что его и в Костроме слышно.

Две недели назад шестилетнего Максима отправили к бабушке в Саметь – небольшое село в двенадцати километрах от Костромы. Кулешов, побывав там однажды, решил, что это земной рай, и если он доживет до пенсии, что с его профессией сделать довольно проблематично, то бросит к чертовой матери столицу с ее грязью, кровью и изматывающим ритмом жизни и переедет сюда навсегда.

Свирель телефонного звонка прервала мечты и вернула Кулешова на московскую землю.

– Ас, послушай, пожалуйста. Я дома только для Сереги Шилова, – усталость снова начала вползать в сознание.

Она сразу узнала мягкий вкрадчивый баритон Генерального прокурора:

– Добрый вечер, Анастасия Егоровна! Нашего «Пинкертона», разумеется, дома нет, – он говорил с таким подтекстом, будто видел Игоря, сидящего перед телевизором, – если он объявится или позвонит, не будете ли Вы так любезны передать ему, что в 22:30 у нас небольшое совещание. Обещаю, что надолго мы его не задержим. Машина будет у Вашего подъезда в 21:45. Простите великодушно за испорченный вечер, надеюсь, Вы понимаете, что у нас тут творится.

Игорь посмотрел на часы, в запасе осталось чуть больше часа.

– Ты что-то говорила насчет жареной картошки? – спросил, рассеянно, Кулешов. Его мысли уже снова вошли в русло нового дела.

9

На экране поочередно сменялись носы, брови, губы, уши, различные прически. Костя, поначалу резво взявшись составлять фоторобот человека, стоявшего с плащом на руке и читавшего тексты песен Алсу, теперь выглядел несколько потерянным. Все варианты, которые ему предлагали, были и похожи и непохожи одновременно. Он вдруг начал понимать, что в лице стоявшего человека все было правильным: прямой нос, овальное лицо, небольшие брови, серые глаза, среднего размера рот, правильный подбородок. В результате на экране получалось или лицо, как на плакате «А ты записался добровольцем? или что-то очень похожее на лицо Штирлица из фильма «Семнадцать мгновений весны».

Лейтенант милиции, сидевший за пультом машины, составляющей робот, посмотрел на Шилова и безнадежно покачал головой.

– Нырков, ты же должен быть психологом, и по одному взгляду на покупателя уже знать, купит он у тебя товар или нет, – Шилов старался сохранять терпение и дружеский тон.

– Каким психологом? Тут только и смотри, чтоб не уперли пару кассет, пока кто-нибудь мне зубы заговаривает, – обиделся Костя.

– Ну давай, вспомни, как он говорил, смотрел тебе в глаза или нет. А может, как-нибудь голову особенно наклонял или там, жесты какие-нибудь делал? – продолжал выуживать зацепки из Костиной головы Шилов.

– Жесты? О, вспомнил! Он все время руку хотел почесать, а чесал плащ. Рука то, поди, взопрела, жарко сегодня было, и еще щурился так – кончик носа кверху и язык к нижней губе прижимал. А в глаза нет, не смотрел, все кассету читал, да так ловко одной рукой ее переворачивал. Зря Вы, господа начальники, время на него тратите, на мужика этого, – Костя, прихлебывая чай, задумался.

– Хорошо. Сделайте, пожалуйста, несколько усредненных вариантов и распечатайте их, – попросил лейтенанта Шилов, – а мы пока с Костей пойдем покурим, а то глаза уже «замылились» совсем. – Шилов и Костя поднялись и вышли в коридор.