«Попробуй прикоснись к моим мальчикам», – говорят её глаза.

«Прикоснусь», – мысленно отвечаю, приняв решение. Не сейчас, не здесь, но я во всём разберусь. Мы с Данилой во всём разберёмся вместе. Обидчик заплатит за содеянное.

Данила обязательно мне поверит. Ведь поверит же?!

Перевожу взгляд на Ивана, потом на Алексея и даю им бессловесное обещание. Моё молчание сильнее и громче любой угрозы.

***

Я не сплю всю ночь, лежу, прикусив щёку. Холодная как труп, отсчитываю минуты молчаливой лжи. Обещаю себе, что мы с Даней во всём разберёмся, что отомстим, только не сегодня. Я не стану рисковать здоровьем той, кто подарил ему жизнь. Полагаю, что именно на эту мою слабость и рассчитывал один из её приёмных сыновей.

Анна Степановна не питает ко мне симпатии, но я не могу не уважать её за любовь к чужим детям, ставшим родными, и за боль, пережитую с достоинством. Она мать, доказавшая свою любовь. Как ни поворачивайся, а я на её стороне.

Пусть операция пройдёт без проблем. Даня будет рядом с матерью, не станет отвлекаться на меня. Я не нарушу их покой, пока всё не закончится.

А потом…

Алексей или Иван? Иван или Алексей?

Чего они добиваются?

Если хотят расстроить помолвку, то есть способы попроще, чем самим пачкать руки и разрушать братскую дружбу.

Лицо горит от стыда и ярости. Вечером я извела уйму горячей воды, смывая с себя следы чужих рук. Шок выходил из меня бурными волнами, стекая в водосток. Картины прошлого вечера не давали спать.

Скудный лунный свет, отражённый в звёздах.

Отпечаток моей ладони на стекле.

Почему я не обернулась? Почему так доверчиво откинулась на чужую грудь и закрыла глаза? Ведь знала же, что Данила кажется другим, порывистым и грубым. Почему не поднесла его руки к свету?

Я болтала, а он молчал, не сказал ни слова.

Почему не сразу заметила пряжку?

Почему, почему, почему.

Данила быстро засыпает, а я лежу и смотрю в темноту. Хочется разбудить его и сказать правду, но я боюсь. В доме его матери, на его территории боюсь столкнуться лицом к лицу с его недоверием.

Однако меня не сломить. Я гибкая, как прут, и живучая, как кошка.

Когда звенит будильник, Данила недовольно ворчит и тянется ко мне всем телом.

– Раньше я любил спать по утрам, а теперь я люблю тебя, особенно по утрам, – бормочет мне в шею.

Моя кожа, чувствительная после обжигающего вечернего душа, словно покрывается изморозью от его прикосновений.

– Я не могу, подожди!

Резко поднявшись, Данила потирает глаза.

– Тебе плохо?

Секунды звучат как щелчки пряжки ковбойского ремня.

– Меня немного тряхнуло во время падения.

– Так… собирайся! Поедешь с нами в больницу, пусть тебя осмотрят.

Представляю нас в машине, всех вместе… Меня посадят рядом с одним из братьев. С каким? С тем, кто касался меня на лестнице?

– Нет! – захожусь кашлем от внезапного крика. – Прости, я немного не в себе. Ничего страшного, просто устала.

Выдохнув, Данила плюхается обратно на постель.

– Не пугай меня так! Тогда спи, ещё нет пяти утра. Мы с Ванькой отвезём маму, а Лёшу я попрошу за тобой проследить.

– Нет, не надо, Дань! Я сама справлюсь. – Старательно улыбаюсь, чтобы усыпить его подозрения. Я не хочу видеть его братьев, не хочу и не могу.

Склонившись ближе, Данила обнимает ладонями моё лицо.

– Ты точно в порядке?

Данилу очень легко любить, за испуг и нежность во взгляде, за примятые со сна волосы, за искренность. Я должна была понять, что вчера на мне были чужие руки, должна была догадаться. Данила – нежность. В нём нет ничего, кроме нежности.

И недоверия.

– Да, я в порядке. Просто устала и перенервничала.

– Всё будет хорошо, Ник! Братья ёрничают, задирают тебя, но мы их быстро приструним.