В голове услужливо всплыло воспоминание, и он переиначил его, с горечью сознавая, что в извращенную ложь поверят скорее, чем в правду.

– У моего старшего братца были дружки вроде твоих. Ребенком я ими восхищался, ходил за ними хвостиком, смотрел, как они тренируются, а потом, взмокшие, стягивают одежду и идут ополоснуться. Уже не дети, еще не мужчины. Наедине с собой я думал, как сильно они от меня отличаются… В общем, когда эти самые дружки однажды наткнулись на меня в лесу, я уже знал, чего хочу.

Баосян высвободился из ослабшей хватки Третьго Принца. Тон его голоса изменился, как будто желание жестокости незаметно подменило собой обычное желание и оказалось от него неотличимо.

– Они тоже поняли, чего я хочу, даже просить не пришлось.

На секунду перед ним развернулось настоящее воспоминание. Как он корчился на сырой земле, как его вскрики и мольбы только раззадоривали их: бей, пинай сильнее! Воспоминание было не о боли – скорее о беспомощности и унижении. Переплавив все это в фантазию, предназначенную для ушей Третьего Принца, Баосян внушал ему свои чувства. А хрусталь вокруг них ловил и отражал сияние ламп, и радужные блики метались по комнате.

Третий Принц громко сглотнул. Рука скользнула по волосам Баосяна и сжалась на загривке в молчаливом приказе: на колени.

Отказывать так приятно. Но Баосян просунул руку между ними и расстегнул изукрашенный бирюзой пояс, скреплявший верхний, без рукавов, кафтан принца. Тот стоял так близко, что Баосян различал серебристые бумажные нити, которыми были вытканы на тяжелом полотне императорские драконы о пяти когтях. Под кафтаном пряталась рубашка из серебряной парчи, перехваченная витыми черными шнурами вокруг талии, с боковой застежкой из трех пуговиц.

Баосян помнил, что значит быть юным и сгорать от желания. Но сам он в том возрасте не испытывал недостатка в подружках. Для него это была обыденная радость жизни. Он не мог вообразить – каково это, когда нельзя утолить жажду.

Третий Принц отвернулся, и Баосян видел только его ухо и заросшую бородой щеку. Но щека залилась темным румянцем, на шее проступили жилы. Он точно примерз к месту от унижения. Стоя так, вплотную друг к другу, уже нельзя было отрицать неопровержимое: Баосян – мужчина. А слуга под закрытой дверью стал свидетелем позора. Смятение Принца наполняло Баосяна злорадным удовольствием. Каким бы он ни был раньше, теперь вся его радость заключалась в том, чтобы, отыскав в другом человеке уязвимое место, ударить туда и уничтожить.

Время от времени, еще когда Баосян был неуклюжим долговязым мальчиком, Эсень брал его с собой в один из домов удовольствия Аньяна. Сам он особой склонности к куртизанкам не питал – говорил, ему не хватает терпения и образованности, чтобы наслаждаться затяжным флиртом, – но знал, что брату нравится. Как похоже на Эсеня, зло подумал Баосян. В темноте за дверью ждал призрак. Эсень был осведомлен о предпочтениях брата, но признать собственные так и не осмелился.

Вот же идиоты. Отрицая свои тайные желания, они открывались тем, кто понимал их лучше, чем они сами, и подставлялись под удар.

Защититься от планов Императрицы – главная Баосянова забота, однако лучше пусть Третий Принц пока обдумает их встречу и подостынет, поэтому Баосян, подавив искушение зайти дальше, протиснулся мимо него к выходу. Потом его можно будет взять голыми руками. Постепенно Третий Принц проникнется мыслью, что Баосяна надо беречь.

Вот главный недостаток этого метода, мрачно подумал Баосян. Процесс нельзя ускорить, как нельзя подгонять человеческое сердце. Он взял книгу со стола и вышел.