Чжу не отставала:

– Лучше порисоваться, чем принять бой. Мадам Чжан это известно не хуже, чем мне. Она требовала, чтобы я сдалась.

– Что было бы разумно для вас обоих, – колко ответила Ма. – Впрочем, вы, конечно, ни о чем не договорились.

Но Чжу знала, что всегда будет жаждать большего. Отказаться от своего желания – все равно что перестать дышать.

– Разумно в сложившихся обстоятельствах. Вот поэтому мне нужно их изменить.

– Всего-то! – сказала Ма. – Вероятно, и войско удвоится, стоит только пожелать?

Чжу ей подмигнула:

– Может, и удвоится! Только мне понадобится твоя помощь.

Ма остановилась и в упор посмотрела на нее.

– Моя помощь?

– А что в этом удивительного? Ты – женщина больших способностей, – сказала Чжу. Заметила, как шумно вокруг – стук молотков, крики, – потом перешла на один из языков, которые изучала в монастыре (не имея практики), и спросила с жуткими ошибками:

– Ты же говоришь по-уйгурски?

Ма слегка опешила. Потом рассмеялась и ответила на том же языке:

– Лучше тебя, по-видимому.

Уйгурский имел отдаленное сходство с монгольским, отчего Чжу вспомнился генерал-евнух Оюан и его глуховатый чужеземный акцент, с которым он изъяснялся по-ханьски. Она всегда находила этот акцент довольно неприятным. Но слушать, как по-уйгурски говорит Ма, можно было дни напролет: чистая радость – найти новую черту в ком-то, кого уже так хорошо знаешь.

– Много лет на нем не разговаривала. Думала, что разучилась, – Ма снова перешла на ханьский. В ее взгляде читалась ностальгия. – Я выросла в Даду, мой отец был генералом юаньской центральной армии, и дома мы тогда разговаривали на своем родном языке, на кыпчакском. Но с монголами мы общались по-монгольски, а с другими сэму – по-уйгурски. Если знаешь хотя бы один из трех, остальные два освоить нетрудно. Однако ханьский – совершенно другой. Я двух слов на нем связать не могла, когда отец привез нас в Аньфэн и отдал меня в семью Го.

Ее отец предал Юань и присоединился к восстанию «Красных повязок» в Аньфэне, чтобы тоже быть преданным своими мятежными соотечественниками и погибнуть от меча генерала Оюана. Чжу больно резанула мысль о той жизни, которой Ма жила до их встречи. Обо всем, что ей пришлось пережить. Чжу не могла найти в себе особых сожалений о смерти ее отца, или даже обоих Го: Го-старшего и его сына, Малыша Го, неудачливого жениха Ма.

– Никто из них не понимал твоих дарований, – сказала она.

И осознала, что хватила через край – лицо Ма на миг исказилось болью. Да, она все еще их оплакивает. Не из-за родственных уз и не потому, что они были к ней добры, а просто по-человечески.

Сострадательность Ма являлась для Чжу загадкой даже теперь, спустя год семейной жизни. Иногда, когда они были близки, ей казалось, что понять возможно, возможно и почувствовать, словно понимание передается ей напрямую, через биение жалостливого сердца Ма. Но стоило им расстаться, все улетучивалось словно сон.

Чжу сменила тему. Большую часть своей жизни она убегала от прошлого, и неприятно назойливые чувства, такие как горе и ностальгия, по сей день вызывали в ней смутное желание спастись бегством.

– Можешь подыскать мне примерно дюжину сэму, которые говорят по-уйгурски? – спросила она. – Женщин тоже, если найдутся. И заодно… парочку верблюдов.

К ее удовольствию, эта просьба отвлекла Ма от горьких мыслей. Она обожгла Чжу недоверчивым взглядом.

– Ну кто откажется от верблюда-другого? Я уверена, умение с ними обращаться у тебя в крови, – весело сказала Чжу. – Еще мне понадобится шелк, столько свертков, сколько добудешь.

– Может, у тебя в крови умение обращаться с черепахами, ты же вылупилась из яйца! – воскликнула Ма. – Хорошо: сэму, верблюды, шелк. А также солнце, луна и сорочий мост через Небесную Реку в придачу. Когда ты едешь?