Он согнулся, чтобы стать как можно ниже и отбрасывать меньше тени, и стрелой метнулся сначала вверх, а потом вниз по ступенькам. Он был уже на самой нижней ступеньке, когда вдруг послышались приближающиеся шаги.

Сердце Двух-Восьмерок едва не остановилось.

Несколько секунд он просто простоял, обмерев, – одной ногой на ступеньке, другой уже на полу. Шаги все приближались, кто-то шел по главному коридору, вот-вот этот некто пройдет через двойную дверь и немедленно его заметит…

Справа от лестницы находилась стойка, где днем обычно сидел дежурный. Две-Восьмерки рыбкой метнулся к ней, перепрыгнул стол и сгорбился под ним за секунду до того, как в вестибюль вошли двое старших Белых ведунов.

Две-Восьмерки зажал рот рукой, чтобы заглушить отчаянное учащенное дыхание. Через щель под стойкой дежурного он видел две пары ног, проходящих мимо. Свет, исходивший от волшебных палочек, выхватывал из тьмы их белые ботинки, отбрасывал длинные тени их фигур на голом деревянном полу. Старшие не разговаривали, шествовали в каменном молчании, таком обычном для Белых ведунов.

Когда свет их палочек удалился, Две-Восьмерки еще немного полежал на полу, чтобы успокоиться, пока не собрался с духом и не осмелился выглянуть из-за стойки. Вроде бы пусто. Он осторожно выбрался наружу – и опрометью побежал по коридору. Совсем скоро он добрался до надобной двери и дальше долго петлял по внутренностям здания, пока наконец не добежал до условленного места – одной из нескольких больших подвальных прачечных.

Здесь всегда ревело пламя в огромных жаровнях, сушивших свежевыстиранные вещи. По периметру прачечной стояли здоровенные корыта, веревки для сушки, увешанные бельем, пересекали помещение во всех направлениях, так что из одного его края было совершенно не видно, что творится в другом. Едкий запах мыла щекотал ноздри.

Две-Восьмерки стоял неподвижно, не издавая ни звука. Разум отчаянно кричал ему: «Что ты делаешь?! Беги! Возвращайся скорее в свою постель, идиот, и забудь, что все это вообще с тобой случилось!»

Но Две-Восьмерки не побежал.

– Эгей? – тихо произнес он куда-то в сушащиеся простыни. Собственный голос показался ему оглушительным, так что брови его мучительно сошлись на переносице. – Есть тут кто-нибудь?

Тишина. Две-Восьмерки отчаянно огляделся. В полумраке свисающее с веревок белье казалось армией призраков.

А потом откуда-то из толщи призраков послышался голос:

– Ты отлично справился, Две-Восьмерки. Ты очень храбр.

Две-Восьмерки резко развернулся, трясясь от ужаса.

– Покажитесь, – произнес он. – Я хочу вас видеть.

– Прости, но я пока откажу тебе в этой просьбе, милый, – ответил голос – женский голос. – Думаю, в нашей ситуации мне лучше оставаться вне поля твоего зрения. Надеюсь, ты меня поймешь.

Две-Восьмерки кивнул:

– Хорошо. Ладно.

– Ну вот и славно. Прежде чем мы перейдем к дальнейшим действиям, я должна задать тебе один вопрос. Зачем ты это делаешь?

Две-Восьмерки нахмурился в раздумьях.

Женщина ждала.

– Потому что я хочу быть свободным, – наконец выговорил Две-Восьмерки. Он сказал эти слова вслух впервые в жизни – и сам был шокирован тем, какая в них заключалась сила, как они наполнили огнем все его тело, ускорили ток крови в жилах. – Я хочу стать по-настоящему живым. Мы, Белые ведуны… у нас ведь нет истинной жизни, нам не позволено быть частью мира, вы знаете? Мы только наблюдатели. А я не хочу быть наблюдателем. Я хочу чувствовать все на самом деле, выбирать, куда мне идти и что делать, и быть автором своей истории.

В воздухе повисла краткая тишина.

– Все верно, – произнес голос. – Думаю, что я могу тебе с этим помочь. Но свобода – это нелегкий дар. Твои проблемы никуда не исчезнут. И, прежде чем мы займемся твоей свободой, нам нужно еще кое-что обсудить… Один очень важный момент.