… Класс заворожено следил: колбочка должна была сорваться. Но нет, обошлось. Теперь пробирка… Как химичка умудрялась манипулировать стекляшками, имея такие ногти? Ярко выкрашенные ногти, хотелось сказать – когти, были чудовищной длины.
Ада Андреевна установила штатив с пробиркой, зажгла спиртовку. Поплыл острый запах. Учительница накинула на огонь стеклянный колпачок и, монотонно объясняя, записала формулы на доске.
Кому она говорила? Мелу, что крошился в когтистых пальцах? Доске? Кому угодно, только не ученикам. Но они старательно списывали формулы в тетради. Она ходила по рядам, зорким взором поглядывала в ученические каракули, сразу замечала ошибки и подчеркивала их ногтем, почти прорезая лист бумаги.
На ее уроках никому не хотелось ни шушукаться, ни смеяться. Нет, она не кричала, не бегала за директором, она просто оставляла после уроков, и это было страшное наказание. Обреченный на муку подходил к ней с исписанными листочками, она молча указывала ошибки и отправляла ученика на место. Так до тех пор, пока жертва не принесет верное решение.
Она научила учеников ненавидеть Химию, одну из самых интереснейших наук на свете… Но знания в ученических головах остались на всю жизнь…
Пока двое-трое страдальцев маялись за партами, она писала планы, раздумчиво поднимая свои чайные глаза к потолку. Тогда в них прорезалась мысль. Но когда покидала кабинет, взгляд ее снова ничего не выражал.
Она шла вдоль окон, и отражение ее волос прыгало по нижним стеклам пучком рыжего пламени…
Квартира ее, наконец, была готова, и Ада Андреевна взялась за обустройство своего гнездышка. Старуха-соседка за полцены уступила ей свою полутораспалку. Поперек комнаты, под потолком, Ада попросила рабочих натянуть проволоку, на которую повесила темно-вишневые шторы. Получилась мини-спальня.
Вещей у Ады было немного, но в школе дали тумбочку и стол, стулья, в магазине купила Ада зеркало, небольшой палас… Заглянув в ее гнездо, Ирина успела подивиться – при таких денежных запасах зачем понадобилось ехать в глухое село, учительствовать?
В другой раз, заглянув по-свойски к Аде Андреевне, Ирина застала там физрука, Олега Степановича, и смутилась. Тот заявил, что пришел проводку наладить, и засобирался домой. Но Ада так посмотрела на застывшую у двери Ирину, что та вылетела, не простившись, и решила, что больше к Аде – ни ногой!
«Проводку! – рассуждала она про себя, – После капитального-то ремонта…».
Глава 4. Два товарища
– Ах, какая женщина, – напевал рослый, лысоватый Олег Степанович. Он, в мешковатом спортивном костюме, укладывал волейбольные мячи в подсобке спортзала, по совместительству – курилке. Здесь висел запах пыли, дешевого табаку, вперемешку с иностранным одеколоном. Последний запах, впрочем, приятный, шел от Рудольфа Борисовича.
– Я их всех ненавижу, – сипловато отозвался историк. Он снял очки – после живописного рассказа Олега Степановича они запотели. Близоруко щурясь, он взялся протирать стекла клетчатым платочком. Соломенная прядь норовила занавесить глаза.
– А чего их, баб, ненавидеть, – хохотнул физрук, – среди них всякие попадаются. Но эта – кошка… Я жене сказал, что – на тренировку, а сам позанимался с ребятами часок, и…
Дверь спортзала скрипнула, сунулась черная голова Юрича:
– Рудик тут? А я за тобой.
– Да, да, пойдем, – Рудольф Борисович был явно рад, что заботливый Юрич увел его из компании физрука.
Кроме бойкого языка, у Юрича было доброе сердце. Он с первого дня принялся опекать хмурого горожанина, как наседка неразумного цыпленка. Сельчане тянули шеи из-за невысоких заборов, чтобы посмотреть, как длинный Юрич, в развевающемся плаще, несется по улице, неся в согнутых руках на отлете нечто круглое, махровое, в полосочку. Сурков выглядывал в щелочку из сеней и мучился, видя всеобщее внимание.