Приходя впервые на собеседование, я ожидала беседы с начальством, обменом каверзных вопросов, вежливых кивков, натянутых улыбок и обещаний перезвонить. А тут меня с корабля на бал уже танцует эта тучная дама, ведет из основного здания во внутренний колодец всего завода. А оттуда в самые обычные коробки цехов. Хоть что-то знакомое: скудное, обычное, простое, такое родное.

– На тебе, фуфайку, одевай.

"Одевай"… Я усилием воли заставила себя промолчать – не ехидничать и не уточнять: во что одевать фуфайку? Молча облачилась в дутую грязную куртку.

– О, погляди-ка! Утонула там? – женщина одернула на мне одежду, закатала слишком длинные рукава, отогнула ворот, и спросила, – нормально?

Я неловко кивнула.

– Я Лена. Но все зовут меня Фиксик.

– Фиксик? Потому что Вы хорошо чините?

– Нет. Потому что у меня "ты-дыщ", – Лена резко сняла с руки рабочую перчатку, обнажая культю без мизинца и безымянного пальца. Она игриво помахала в приветствии обрубками фаланг и громогласно рассмеялась, наслаждаясь моим растерянным видом.

– Ясно, – только и выдавила я. И Лена повела меня через цех, через длинные и толстые канаты проводов, через баки с металлической стружкой и поддоны с нагромождением деталей. Мы пришли прямиком к шлифовальному станку.

Он был грязного зеленого цвета с облупившейся краской, и выглядел как любой другой шлифовальный станок – магнитный стол и нависающий над ним шлифовальный круг. Лена выудила сбоку от станка гайку размером с человеческую голову, водрузила с легкостью на стол. И я расторопно включила станок, примостила круг.

Машина загудела, задрожала, шлифовальный круг опустился на гайку, закрутился, пуская снопы искр, и плавно прошелся вдоль металла.

У станка, слева, лежала железная щетка. Я посмеялась, мне показалось, будто все станочники-шлифовальщики клали свои щетки слева. На папиной работе, каждый человек по инерции тянулся за щеткой налево. И я потянулась также, и, самое смешное – нашла, что искала.

Я, чтобы занять руки, стала счищать со стола машины кашу из металлической пыли и жидкости.

Помню, как папа рассказывал, будто шлифовальный станок – исключительно женский инструмент. Он говорил, что на рабочем месте важно поддерживать чистоту и что только женщины могут ухаживать за механизмами как следует. Я на него тогда смертельно обиделась. Как он мог думать, будто женщины рождены с навыками уборки, как мог вменять мне чувство, будто я по факту пола обязана быть чистоплотной? В общем, мой юношеский максимализм, тогда еще не знающий термина феминизма, но активно следовавший его принципам, начал бойкот. Я отказалась от уборки, мытья и стирки на целую неделю. Я выбрала вонять и быть говнимой, то есть гонимой, только чтобы доказать отцу, что чистоплотность человека не зависит от пола. Надо ли говорить, что отец этого не понял? Точнее сказать, он даже не понял за что я на него взъелась, если так посмотреть, то со взгляда отца, его дочь просто в один момент перестала чистить зубы, принимать душ, стирать вещи и убираться. Он тогда усиленно делал вид, что ничего не изменилось, непременно целовал меня в грязный лоб перед уходом на работу и по возвращении. Ел из немытых тарелок. Сам стирал свои футболки и носки. Это была бы забавная история, припомни я, чем она закончилась. Я принялась выдумывать смешную, а то и поучительную притчу к такому событию, уже вознамерившись создать из нее рассказ в свой сборник ностальгического детства, когда из размышлений меня грубо выдернула Лена:

– Эх, ты! Бракодел. Чего задумалась, еще бы немного – резьбу бы испортила, – женщина грубо ударила по красной кнопке станка и позволила мне вглядеться в сверкающую плоскость гайки. До резьбы было еще пара миллиметров.