Она не думала о последствиях, и это, наверное, лучшая часть измены.

Я предоставил ей роль гостя, чтобы она угостилась тенью моей тьмы, создав иллюзию, что она может и что ей есть куда убежать. В этой дымке я хозяин. Утешаю себя и ее, несчастную. А с этой целью стоит лишь изменить настроение, на мгновение, хотя потом погружаешься еще глубже. Потому что обломки на дне этого моря тоски колеблются под налетом страсти, сдвигаются с места, и нам кажется, что и в них, и на них все еще теплится жизнь, живут духи прошлого, виднеются миражи далеких берегов.

Ногти вонзались в кожу моих плеч, и нечестивость беспрепятственно высвобождалась, проникая в биение пульса, в сухожилия, в каждый кровеносный сосуд. Я прижимал ее голову, стискивал ладонями ее скулы, пытался обуздать ее, а она вырывалась в какой-то безумной радости.

Я с наслаждением смотрел на нее.

Она ответила на мои ожидания. Такой я ее и представлял. Моей. Целиком в моих руках.

Мы вновь и вновь сближались, подстегивая страсть на давно не менявшемся постельном белье брачного ложа холостяка. Конца тому не было видно. Но мы и не хотели его. Тянулось все это дольше, чем можно было предположить.

Она надевала белье в лучах солнечного света, пробивавшихся сквозь жалюзи, и, кроме небольших неровностей на бедрах и шрама на животе, ничто не говорило о том, что она рожала. Она была ухожена, и если бы люди могли судить о пережитом по внешнему виду, то решили бы, что она в жизни благоденствовала. Она улыбалась, и взгляд ее говорил: «Я рада, что мы, наконец, вместе».

«Надолго ли?» – подумал я. Двери моего дома, отделяющие нас от того, что будет, могут стать для нас роковыми. Если она раскается, если увидит глаза детей и обвинит себя.

На ее груди сиял драгоценный камень, словно знак пробуждения, отрезвления.

Мне казалось, что и вчера, и в предыдущие дни и годы она всегда была моей. И все-таки я воспринял интимные касания и поцелуи как пену, которая исчезнет этим же полднем в новых волнах, которые немилосердно обрушатся на ее совесть.

Она ловко скрывала беспокойство из-за измены, и время от времени улыбалась. Я никогда не видел таких красивых зубов. Да, я любовался ими, и чем бы я ни был занят тем утром, перед моим взором возникала ее улыбка.

Ушла она красивой как никогда.

Страсть совсем как ветер, бог знает, почему он вдруг начинает дуть, обжигать щеки, приносить холод, а потом внезапно, что кажется еще более странным, незаметно стихает. Немного поиграет листьями, потом оставит их в покое на заледеневшей земле, и они рассыплются по ней осенью, и та поглотить их сгнившими.

Земля пожрала города, истории любви и целые страны. Целые миры оказались под нами, под фундаментами наших домов. Под могилами покоятся новые кладбища. Вечное исчезновение и гибель не в небе, не в космосе, а глубоко под землей.

Смешав мечты и чувства, все еще нагой и неумытый, я вызвал в памяти юность и первый трепет страсти. Я умел покоряться собственным мечтам, особенно тем, что порождали удивление, неверие и страхи. Воспоминания – дьяволы жизни. Они показывают человеку лучшие видения прошлого, и он недоволен тем, что радость жизни умерла. Если бы воспоминания ждали нас в каком-то далеком будущем, нас бы это устроило. Тогда бы мы стремились вперед. А так прошлое отнимает у людей весь мир и превращает его в стену, непреодолимый крепостной вал. Все, что было в прошлом, кажется отличным поводом для жития, а в будущем нас ожидает только смерть.

Но ничего хорошего не принесут мне вдохновенные мысли, блуждающие в лабиринте с запертым выходом. Я должен принять твердое решение – не думать о гимназии. Нет больше дополнительных занятий. Я должен строго относиться к себе, и это самое трудное решение.