Но то-то и оно, что одна не могла не обидеться и не упрекнуть, а другая – обидевшись, промолчать. Иначе обе поклонялись бы не Цветаевой, а какому-нибудь другому поэту.

Своих новообретенных слушательниц Ариадна потчевала не только воспоминаниями о матери, но и рассказами о своем детстве и о лагерном прошлом. Некоторые из ее лагерных историй удивительны.

Например, о том, как Ариадна, еще совсем молодой женщиной, оказалась ночью в товарном вагоне, одна, с целой толпой озверелых уголовников, жаждавших добраться до женского тела. От печальной участи ее спасло лишь вмешательство «главного сибирского вора», которому Ариадна когда-то оказала важную услугу. Он, будучи гораздо старше Али и учтиво обращаясь к ней на «вы», отогнал своих товарищей, велел им быть с ней почтительными и вежливыми. Такими они и стали.

В другой раз Ариадна вспоминала набожную кроткую монастырскую послушницу, жившую с ней в одном бараке, ужасно дорожившую самоваром, из которого она прежде пила чай с сестрами-монахинями. Когда озверелые чекисты погнали несчастных затворниц из святой обители в лагеря, пожилая послушница Ариадны привязала самовар под юбку, между ног и в таком виде довезла до мест своего заключения.

Эти анекдоты – еще одна иллюстрация достоверности материала, с которым приходится иметь дело при изучении биографии Цветаевой.

Конечно, интеллигентные дамы, проведшие, в отличие от Ариадны, свою молодость в университетских аудиториях, а не за колючей проволокой бок о бок с уголовниками, могли не знать воровских обычаев и верить, что уголовники ведут себя с женщинами, как рыцари из романов. Положим, никто из них не догадывался об отсутствии в криминальной иерархии такого вычурного звания, как «главный вор»; и не слышал, что существуют лишь воры в законе, которые равны между собой. Допустим, они не имели понятия и о том, что воры никому не говорят «вы», что они «тыкают» даже начальникам лагерей и уж менее всего они расположены к вежливости по отношению к молоденьким девушкам, которые на уголовном жаргоне именуются «шалавами» и считаются существами низшего порядка.

Но должны же они были обладать хоть каким-то представлением о женской физиологии! Каким образом бедная послушница брела многие километры с привязанным между ног самоваром?

Между тем, все эти сказки, почтительно записанные и изданные И.Кудровой, стали такой же неотъемлемой частью цветаевского мифа, как и постоянный голод, который будто бы терпела Цветаева с семьей в Париже; ее фатальное одиночество среди равнодушных людей; ее мужество перед лицом опасности; ее преданная любовь к мужу. К тому же разряду относятся «героические подвиги советского разведчика» Сергея Эфрона, бескорыстное подвижничество отца Цветаевой, Ивана Владимировича, «основателя Музея Изящных Искусств», и благородная самоотверженность ее матери, Марии Мейн.

Обожательниц Цветаевой привлекали не только рассказы Ариадны, но и огромный архив Цветаевой, оказавшийся в руках дочери. Однако, как раз его Ариадна и не спешила показывать. Ей было хорошо известно, как много там материалов, способных разрушить романтический миф о ее матери. Сочинять этот миф начала еще сама Цветаева, но она делала это вдохновенно и творчески, а Ариадна продолжила безыскусно и не изобретательно, лишь добавляя натужного пафоса.