Грейс подслушивала чужие разговоры, с особенной скрупулезностью Грейс проверяла новостные ленты, выискивая новые упоминания об Уайтхеде. Их становилось все меньше. Ластвилль медленно забывал о том, что еще неделю назад каждый листик на липе у городского музея дрожал от одного только упоминания этого имени. Новости вновь стали неинтересными, город зажил спокойной жизнью.

Только в понедельник в газету пробилась весть о том, что миссис Уайтхед совсем не верит заключению полиции и все еще чувствует, что муж где-то рядом. Что не поехал он в Лондон, а ищет ее, испуганный и жаждущий любви. Но никто не захотел верить женщине, и новость быстро растворилась среди других.

На третий день тишины Грейс поняла – время пришло. Больше медлить нельзя.

Это случилось в четверг.

Осборн ушел еще до восхода, стараясь не шуметь, чтобы ненароком не разбудить Грейс. Она видела, как парень копался в вещах, как искал ботинки под кроватью и как не заметил в темноте, что Грейс подпихнула второй кроссовок прямо под руку. Долго стоял у двери, рассматривал девушку. Тот взгляд, каким прощался с ней Осборн, был красноречивее слов. Грейс знала – он весь день будет вспоминать ее образ. Приятно ведь обладать чем-то красивым.

Грейс встала с кровати в восемь тридцать. Поднявшись за двадцать секунд до будильника, она успела выключить его прежде, чем музыка заиграла на весь корпус, успевший уже опустеть.

Похолодало. Утро встретило моросящим дождем, капли которого сверкали в солнечных лучах, отказавшихся скрываться за прозрачными тучами. Ветер пах свежестью медленно надвигавшейся зимы, в здешних краях очень похожей на обыкновенную мокрую осень. Грейс постояла у открытого окна чуть дольше обычного, наслаждаясь тем, как быстро кожа покрывалась острыми мурашками.

В то утро она отказалась от завтрака. Долго лежала, жевала жвачку за жвачкой до тех пор, пока не начало подташнивать. Это знак – разум проснулся. Он негодует. Тогда Грейс заварила крепкий кофе. После первых глотков перед глазами после бессонной ночи прояснились даже самые размытые линии. Грейс могла бы и остановиться, но не стала. Допила до конца. Живот схватило, кишки скрутило, но Грейс попыталась не обращать внимания. Пусть лучше голова работает лучше. Голод заставлял думать быстрее, ум становился как остро заточенный нож, а любая загадка превращалась в сливочное масло. В этот день необходимо быть внимательной.

Долго и старательно Грейс выбирала одежду. Она знала, что лучшая маскировка – и вовсе не пытаться маскироваться. Но отчего-то показалось, что прежняя городская маска может в этот раз подвести. Если прежде в кирпичного цвета пальто Грейс становилась невидимой в переулках, то на окраине не так много домов, чтобы спрятаться. А если сойти с брусчатки, то и вовсе никакая маскировка не спасет.

Грейс ненавидела нервозность, но в тот день отчего-то слишком долго проверяла, все ли положила в сумку, искала зажигалку в ящиках Осборна, расчесывала пушившиеся волосы и бубнила что-то под нос. Даже дождь то расходился, то переставал, словно предчувствуя. Грейс долго стояла у окна, всматривалась в небо и думала, стоило ли брать зонт. Взглянула на раздувшуюся сумку и отчего-то решила, что он не помешает. И хотя небо уже рассеивалось, тучи отступали, все равно взяла.

Из общежития Грейс вышла, когда до половины десятого не доставало нескольких минут. В эти минуты студенты, которые каждый день оставались на полянке, уходили курить, и периметр оставался чист. Незаметно Грейс прошла до тропинки быстрым шагом и скрылась в золотистом сиянии еще не успевших опасть листьев. Уже в тени деревьев надела шляпу, которая превратила ее в ствол дерева для всех, кто не приглядывался бы. А тех, кто хотел бы увидеть ее в учебный час, в округе не было.