Иногда он как бы перетряхивал их, вспоминал заново. Например, про боевых Кузнечиков с копьями из булавок и щитами из пивных пробок – эти храбрецы лихо воевали со зловредными тараканами. Или про веселых артистов из цирка под пестрым зонтиком – они были прыгучими шариками от настольного тенниса и всегда улыбались нарисованными рожицами (звали прыгунов Чак, Скок и Бумка)… А еще был прилетевший с Луны желтый заяц Андрей, оловянные солдатики Чалкин и Пряжкин, летучий мышонок Мыш, целая семья Карандашных огрызков, убежавшие из своих коробок шахматные Пешки…

Самыми интересными в Народце Тенька считал домовых из старых кварталов. Раньше эти существа жили в подвалах и чуланах деревянных домов, а когда по приказу мэра Блондаренко дома снесли, подпольные жители сделались бомжами. Тенька построил для них в лопухах (мысленно, конечно) общежитие из фанерных ящиков и порой заходил туда в гости. Ему всегда радовались…

Домовые были разные. Ворчливый и лохматый, будто кусок овчины, Юшкин; добродушный Калач с загнутыми кренделем усами; всегда сопящий и пыхтящий Чайник Заваркин; похожий на обросший желтой травкой кувшин Квас Квасыч; вспыльчивый и встрепанный Петух Ёшкин (он и правда был совсем как петух – в красных штанах и маленьких валенках со шпорами)…

Домовые иногда ссорились, но не всерьез, а по привычке. И любили рассказывать всякие истории – про себя и про загадки домов, где жили раньше (клады там всякие, привидения, говорящие портреты, скачущие доминошки и все такое прочее). Рассказывали друг дружке и Теньке. Тенька понимал, что домовые чаще всего врут, но было интересно. Иногда вокруг домовых собирались жители других сказок, становилось шумно. Лунный заяц Андрей играл на балалайке, лохматый Юшкин сипло пел песни Высоцкого…

Все это порой перемешивалось в голове у Теньки, и бывало, что в неподходящее время. Например, Анна Евсеевна разбирает ошибки в диктанте, который писали накануне, а у Теньки в мозговых извилинах прыгают Чак, Скок и Бумка – они затеяли фехтовальную игру с Кузнечиками (а Квас Квасыч ворчит на них: «Что за молодежь!..»).

«Ресницын, интересно, для кого я говорю? Это ведь ты написал слово „автомобиль“ без мягкого знака». – «А?.. Ой… Анна Евсеевна, я хотел с мягким, а он куда-то ускочил». – «Ты и сам куда-то ускакиваешь то и дело. Вернее, улетаешь. Перестань витать в небе и опустись на стул». – «Ага…»

Тенька вскакивал и шлепался на сиденье стула и потирал себя сзади, будто и правда хлопнулся с высоты. Танюшка Юкова поглядывала сбоку – не поймешь, то ли с укором, то ли с сочувствием… Народец из Тенькиной головы разбегался. На некоторое время. А потом – опять. Иногда с ним было интересно, а порой он делался надоедливым. Тенька почувствовал облегчение, когда отправил жителей всех своих сказок на жительство в Зуб. Случалось, они и теперь являлись к нему, но не каждый день. Видимо, привыкли жить сами по себе. А новые сказки придумывались не часто…

Но вот Народец вспомнился опять, и пришло время навестить его. Конечно, всех повидать не удастся, но можно просто войти в пустоту небоскреба, задрать голову и крикнуть: «Эй, как вы там?! Я вас помню! Приходите в гости!»

Страх был похож на подвешенные в воздухе мешки с опилками. Тенька расталкивал их грудью и шагал по ступеням к высоченным дверям небоскреба. Повернуться бы и убежать! Но нельзя было обмануть лунного зайца Андрея, крылатого Мыша, домовых, солдатиков, цирковых попрыгунчиков и всех, всех, всех… К тому же Тенька чувствовал, что убегать будет не менее страшно, чем идти вперед. Да еще и стыдно… И он шагал, шагал и больше всего боялся опять услышать редкие «деревянные» шаги: туп… туп… туп… Но таких шагов не было. Только щелканье Тенькиных подошв. С этим щелканьем он и вошел во тьму необъятного вестибюля.