Местом для рассады была избрана окраина леса у излучины реки, где доживали свой век пораженные чагой клены. Мирвин работал ежедневно с лета до весны, сделав лишь небольшой перерыв на пару самых холодных зимних лун. Ближе к новому лету он, наконец, погрузил в почву так долго ждавшие своего часа зерна, после чего начал заравнивать землю. Поздно встрепенувшийся стряпчий выбрался к отшельнику в начале осени в пору завершения труда и, как я уже сказал, наткнулся на крепнущий и невиданный доселе в тех местах урожай. Доклад смятенного чиновника об увиденном и о рассказе чудного лесника произвел громадный шум в ратуше. Дошло до того, что с Мирвином захотел повидаться сам Брохвел.

Одним пасмурным днем к землянке отшельника устремилась вереница всадников, окружавшая золоченую повозку владыки. Правитель Утеса спустился в нору без охраны. Он пробыл внутри так долго, что сопровождавшие сановники приказали всадникам спуститься за главой города, но тот в итоге показался сам. Едва вытащив свое тучное тело из землянки, Брохвел объявил Мирвина почетным и пожизненным сторожем леса и кладбища, положив ему ежегодное жалование. (Именно этот случай и припомнил мне верховный лекарь, отвечая на вопросы о Глине).

Слух о поездке владыки разнесся по Утесу, и к отшельнику стали наведываться зеваки. Многим не только хотелось взглянуть на диковинный сад, но и услышать рассказ о нем из уст самого садовника. Одним из таких зевак был я, Арфир, сын Амлофа-оружейника. Но, как оказалось, среди толпы гостей я был единственным, кого волновали в нем не приемы охоты и собирательства, которыми Мирвин владел в совершенстве, и не мастерство выращивания иноземных деревьев, а сама жизнь этого человека и, прежде всего, его встреча с Каридом. Вероятно, именно поэтому я один стал ему другом. К зиме, когда краски сада уступили место безраздельной власти белого цвета, а тропки закрылись плотным ледяным наростом, зеваки позабыли о странном месте за рекой и его обитателе. Они оба обернулись для жителей Утеса частью известного им мира, старой вестью, которая никого уже не заставляет напрягать уши. Однако отрок по имени Арфир не прекратил посещений сада. Долгими вечерами мы с Мирвином толковали обо всем на свете. Удивительной чертой отшельника, учитывая его постоянное одиночество, было умение вести беседу непринужденно, даже при серьезном разговоре. А они случались часто. Богатые знания, почерпнутые Мирвином до ссылки в лес из книг, и десять лет опыта жизни на грани смерти вкупе с даром собеседника делали его тем, чего жаждет, хотя и не сознается, любой отрок – образцом. Никто не поверил бы, но имея на меня огромное влияние, отшельник не призывал юного товарища к уходу в Братство, однако он заразил меня своим миропониманием, создал почву, на которой должен был взрасти не новый оружейник, а чтец. Решение я принял сам.

Сад был все так же изумительно красив. Умирая и рождаясь каждый год, его стволы, кроны и стебли как будто подминали под себя собственную смерть, превращая ее в нечто столь же заурядное, как купание или стрижка. Двенадцать смертей и двенадцать рождений протекли для него незримо, тогда как люди, гордо расхаживающие по нему, старели, безнадежно несясь от одного мучительного начала к одному мучительному концу.

Хозяина не пришлось долго разыскивать. Еще не дойдя до землянки, я услышал знакомое насвистывание. Через мгновение из чащи появился и сам свистун. Его длинное скрюченное тело покрывало серое холщовое рубище, заткнутое в заплатанные шерстяные штаны. На плечах восседала сильно поношенная медвежья шкура. Но сильней чем в одежде возраст проявлялся в ее владельце. Я прощался со зрелым человеком, теперь же передо мной был старик. К седине волос и бороды добавлялся горб, руки и голова заметно тряслись, и, конечно, прежний отшельник раньше почувствовал бы мое приближение. Песчинку помешкав, зрачки лесника резко устремились на меня из-под густых бровей.