Я играл во все и со всеми. Я забирался на корабли и соревновался с моряками в кости, две доски и девять плясунов. Я возвращался на берег, проскальзывал к писарям и, после того как меня трижды выгнали и выпороли, сел за стол с начальником пристани. Мне разрешили ради смеха, но я сразился с ним в «Смерть владыки» и победил, став с тех пор неотъемлемой частью их сборищ. Я просчитывал ходы, просчитывал мухлёж, иногда и продувал, ревя и стуча кулаками по столу, и все же играл лучше прочих. Поначалу это бесило их, они даже всерьез объединялись против меня, но и тогда мне удавалось брать верх, в конце концов они смирились. Я пользовался все большим уважением, меня, в общем-то, полюбили все кроме моего руководителя писаря, который все продолжал драть меня за уши и оскорблять моих мертвых родителей, но начальник пристани, обратив на это внимание, приказал ему дать мне больше своей работы, и постепенно произошло неизбежное: я вытеснил его с места.

Годы шли, и для меня настало время познакомиться с новой игрой – любовной. Моей избранницей стала дочь начальника. Не скажу, что меня сильно привлекла тогда эта пухлая хохотливая девка, но во-первых: она была очень выгодной костяшкой на моей служебной доске, а во-вторых: других, за исключением пристанных шлюх, не было. Так или иначе, начальник обрадовался нашим отношениям и способствовал им. Мы женились, а я стал помощником своего тестя. Но жена занимала меня только по ночам, а вечера я просиживал за столом, как и раньше. Она жаловалась родителю, отношения портились. Я попытался пару раз провести с ней время, но как только она раскрывала рот, меня охватывала такая неизбывная тоска по игре, что я начинал стучать зубами. В конечном счете, мне пришлось уехать с Утеса. Я осел на одной глухоманной пристаньке на севере, где обзавелся новой женой, которая не уступала в глупости и подлости прошлой. Детей у нас не было. Единственным, в чем я продолжал находить смысл, оставалась игра. Не подумайте, что она была для меня лишь удовольствием. Чем более тусклой и никчемной становилась моя жизнь, чем больше смотрел я на жизни окружающих, тем чаще приходил к мысли об игровой сущности этого мира.

Да, господин чтец, (признающийся торжественно понизил голос) по мне все, что живет и умирает на нашем деревце18, подвластно законам некой игры. Назовем это первым шагом. Вначале мы узнаём правила, и вы, естественно, не будете спорить со мной, что они безжалостны, они предполагают страдания и смерть для каждого участника. Но правила еще не игра. Игра возникает тогда, когда мы начинаем бороться друг с другом и нарушать правила, когда мы, наконец, приходим к пониманию того, что нарушения и наказания за них – тоже часть игры. Сделать этот второй шаг способны далеко не все люди. Ведь большинство тех, кто там (он ткнул пальцем в направлении окна) – просто скот, жрущий и спаривающийся. При этом я, конечно же, не спорю, что каждый в меру присутствия ума стремится к выгоде, задумываясь ли или не задумываясь об игре. Поэтому первые два шага сами по себе мало что значат, они лишь подстегивают игрока, осознавшего, что он стал игроком по воле неведомой силы, совершенствовать свои навыки ради продвижения к победе над другими. Но что значит победа без счастья? Очевидно, что именно счастье является конечной целью игры. Однако все счастье, какое я наблюдал годами вокруг себя, ограничивалось следующим: скопить денег, развести хозяйство, хорошо выпивать с приятелями, и, наконец, вырастить детей, которые рано или поздно закашляют под ухом, намекая, что пора уже и честь знать. Мое понимание игровой сути мира подсказывало мне, что над этим тупым житейским счастьем должно быть другое – высшее, открытое лишь для прозревших. Долгое время я не мог найти его, пока одним вечером не пошел кидать камни в море со злости. Была осень, ветер и собачий холод. Я повалился на студеный зубастый берег, схватил первый подвернувшийся булыжник и зашвырнул его вдаль, потом еще, еще один. И вдруг просто попробовал бросить по-другому. В эту песчинку я сделал третий шаг. Я уже знал: игра повсюду, но теперь понял, что счастье в том, чтобы чувствовать ее и наслаждаться ею. И понял также, что должен раскрыть это всем, кому смогу. Я почти перестал тратить заработки, жил впроголодь, запустил хозяйство. Жена покинула меня, не удосужившись и проститься, но мне было плевать. Я обрел цель – Дом игр. Наверно, и всей жизни на том захудалом местечке не хватило бы для ее воплощения. Поэтому скопив на нем, сколько мог, продав все, что у меня оставалось, я вернулся на Утес и здесь обратился к Корину, о котором вы уже наверняка слышали. Когда мое прошение первый раз прозвучало в Управе, стряпчие хохотали до слез, но я уже знал, что здание у моста, читальня, опустело, и не был согласен на меньшее. В конце концов, мы договорились, власти – те же торговцы, они просто набивали цену. Вы, господин чтец, смотрите нынче на благообразное помещение, а что оно представляло тогда, когда я принимал его? – вонючий прохудившийся сарай, отхожее место. Я подновил крышу, укрепил столбы, вставил новые стекла, закупил столы, да и сами игры, написал объявления, пустил слухи о Доме по городу. Представляете, чего мне стоило все это? Если дела будут идти так же, как нынче, я уже через три года рассчитаюсь с Корином. А если вы отнимите у меня читальню, вы не просто отправите меня в долговую тюрьму, где я сгнию, как отец, вы похороните со мной Дом игр.