– И ты, мой мальчик, дал волю своей темной гадкой душонке! Тебя отвергли, и ты не смог этого пережить. Ты вывернул свою душу наизнанку, положил к ее ногам свое сердце, а она отвергла. Мы бы тебя приняли, да… Но такая бессовестная мразь, как ты, даже не чувствует вины…

Нос, собранный из пластиковых коленцев с шипением втянул воздух.

– Не-е-ет, ни капли вины. А вот Арина чувствует, мучается, видит во снах свою умирающую в огне сестру, своего отца в петле. Помоги ей. Ты хочешь отсюда выйти, Андрей? Давай заключим договор. Ты – мне, я – тебе! Ей здесь самое место. Отдай Арину мне, верни ее сюда. И будешь свободен. Я отпущу тебя, и Венечка отпустит. Правда, Венечка?

В ответ рука, державшая меня за ногу стиснула пальцы так сильно, что я чуть было не лишился чувств от боли.

– Ну же, давай! Позови ее сюда. И будешь свободен… Давай!

Красные, мерцающие какими-то приборными лампочками глаза пронзали все мое существо. Я же говорил, что хоть кто-то один должен выйти. И это должен быть я.

– Арина! – крикнул я изо всех сил, точно моя жизнь зависела от этого крика, – Я не могу встать, помоги мне! Нога совсем не слушается.

Я видел, как девушка колеблется. Всего шаг – и она на свободе. Но рыжая нервно закатила глаза и все же спрыгнула с подоконника в квартиру.

Оглядываясь, медленно подошла к дверному проему, не видя ни Управдома, застывшего молчаливой мусорной грудой в туалете, ни вцепившегося в меня Венечку.

– Помоги мне подняться, пожалуйста! – я протянул к ней одну руку, пряча вторую в тени коридора.

Арина, словно в замедленной съемке, присаживается на корточки. Вот ее рыжие волосы выбиваются из капюшона, вот тянется ко мне ее мерцающая бледным пламенем рука, вот ее чумазое красивое лицо совсем рядом, можно дотянуться.

Угол арматурины с силой врезался куда-то в район виска. Девушка резко, будто подкошенная, свалилась на пол с тяжелым грохотом. Тягучее, мощное дежавю наполнило мое сознание. Я знаю это ощущение – как удар арматурой по черепу отдается в запястье, с каким звуком падает чужое тело. Надеюсь, я ее не убил. Приоткрытый рот, закатившиеся глаза – все как в тот раз. Только теперь я не стал добивать свою жертву.

– Иди! Ты свободен! – довольно прошипел Управдом, и я почувствовал как хватка, державшая мою ногу ослабла, а потом и вовсе исчезла. Вместо этого черная, бесконечно длинная рука ухватила за волосы Арину и потащила куда-то мне за спину, во тьму коридора.

С трудом перебираясь на локтях, я полз к заветному окошку, из которого в комнату лился бледный подслеповатый свет солнца, прячущегося за густыми тучами. Цепляясь за обшарпанную батарею, я подтянул себя на подоконник и с облегчением окинул взглядом заброшенную, замусоренную, но при этом такую прекрасную и родную теперь детскую площадку.

Уже собравшись спрыгнуть, я услышал из-за спины шелестение бумаги и шипение труб, складывающиеся в «Тебе здесь самое место». Отвлекшись на этот голос, я соскользнул с подоконника и неловко, будто мешок с дерьмом, вывалился из окна. Последним, что я видел, был стремительно приближающийся деревянный угол песочницы.

Когда я открыл глаза, на улице уже была глубокая ночь. Ресницы слиплись от спекшейся крови, но попытавшись стереть корку с глаз, я почувствовал, как пальцы уперлись во что-то твердое и холодное прямо у меня на лбу.

Отняв руки от лица, я с нарастающим удивлением и ужасом смотрел на хлопья ржавчины, оставшиеся на ладонях. Аккуратно ощупывая это странное новообразование, этот закрученный нарост, я с отчаянием узнавал его, будто ночной кошмар из далекого прошлого вернулся, чтобы терзать меня вновь. Каждый изгиб, каждая зазубрина, каждая капля засохшей крови была мне знакома – ведь точно таким же куском металла я забил на стройке несчастную девочку, отличницу класса, а во дворе – веселую пацанку и свою лучшую подругу. На рыжих волосах кровь почти незаметна, я тогда даже поначалу не понял, что произошло. Смотрел с глупым выражением на лице, как девушка, которую я любил, лежит на бетоне и бьется в конвульсиях. Разбивая ее неожиданно мягкий череп загнутым куском арматуры, я не мог принять, не мог жить с тем фактом, что та, которой я готов был посвятить всего себя, предложила мне этот жестокий, нестерпимый суррогат любви – дружбу. Теперь я вспомнил, теперь я осознал. Слезы катились по щекам, и я размазывал их рукавами, оставляя кровавые разводы на одежде, то и дело натыкаясь пальцами на металлический рог, торчащий из моего лба, пронзающий голову насквозь, вместе с бесконечным вязким чувством вины, давящим и опустошающим.