– Андрей, менеджер по продажам, – ответил я исключительно машинально, разглядывая окружение. Я снова был на кухне, но в ней не осталось никаких шкафчиков гарнитура, кроме подвешенной на соплях раковины в углу. Убитый кассетник рядом с батареей надрывался, выдавая шипение напополам с натужными блатными аккордами. Единственное кресло, пыльное, с торчащими пружинами оставалось незанятым – компания сидела на полу.

Стены были заклеены старыми газетами, заляпаны и исцарапаны. В глаза мне бросилась какая-то размытая фотография, закрепленная над головой Ханыги. Зернистое изображение странным образом нервировало меня чуть ли не больше, чем жутковатые обитатели этой квартирки, врезалось тонким хищным сверлом в лобные доли. Почему-то при взгляде на заброшенную стройку и неловко целующихся подростков на фото сердце мне защемило, в мозг чернильным пятном вплыли такие же истертые, размытые, будто чужие воспоминания. «Нельзя дать ей уйти!» Я тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли.

– А я – Паша, Пахан то есть, знакомы будем, – перевитая колючей проволокой узловатая ладонь протянулась ко мне, и я с неохотой пожал ее, – Ханыга, соответственно, и Торчок. Скоро Анжелка-Профура еще вернется.

Торчок все еще сидел рядом с моей сумкой, плотоядно поглядывая на нее. Безногий уродец был весь покрыт некрозными пятнами и порчеными венами, которые я поначалу принял за татуировки. Пустые бельма бессмысленно пялились на меня, пока пальцы со шприцами на месте ногтей сосредоточенно обыскивали пол вокруг.

– По какой статье, листва? – продолжал допрашивать Пахан.

Почему-то я и правда почувствовал себя, будто в тюрьме – решетки на окнах лишь добавляли атмосферы, поэтому я ответил просто:

– Не знаю.

– Каждый фраер знай свою статью! – строго просипел татуированный, – Ты чего на лестнице-то отдыхал? Думали – жмурик! Уж мечтали – пообедаем, а ты, падлочка, дышишь?

Перспектива стать обедом для этих уродцев ужасала и одновременно казалась выходом из бесконечного кошмара. Устало вздохнув, я просто смирился с окружающей меня фантасмагорией.

– Какой-то свиноголовый с третьего уже пытался меня сожрать, – с нервным смешком сказал я.

– Борька что ли, Чушка который? Ну, схарчить – еще куда ни шло, там варианты есть, – смешливо прогнусавил Торчок.

– Варианты? – недоуменно переспросил я.

– Еще бы! Борян-то известный взломщик мохнатых сейфов! Две «мокрые девы» на нем и дочурка в довесок. Насадит на кучерявый пень – как посрать сходит! – с ненавистью шипел тощий в проволоке.

– Ага-ага! Береги одежду снову, а тухлую вену – смолоду! – добавил наркоман, и Ханыга неумело рассмеялся, разбрызгивая вонючую слюну из своей гипертрофированной челюсти.

– Ты с Чушкой не корешись особо, шнырь он, для Управдома шерстит, вынюхивает, – продолжал Пахан.

– Да какой такой Управдом? – нервно воскликнул я. Весь этот цирк уродов в тюремном антураже начинал откровенно надоедать. Торчок уже было открыл рот, чтобы ответить, когда в коридоре хлопнула дверь.

– О, Профура вернулась! – радостно скрипнул татуированный.

На кухню неловко и одновременно изящно вошло существо. Ее можно было бы принять за женщину – длинные, крашеные в блонд волосы, красная мини-юбка, стриптизерские туфли. Но странная походка придавала ей сходство с животным – она перемещалась на четвереньках, отклячив аппетитный зад кверху, царапая выцветший паркет огромными красными ногтями. На шее у создания болтался лакированный клатч, а ее когда-то миловидное личико было рассечено надвое и неровно сшито посередине. Густо накрашенные ресницы будто бы ощупывали воздух, вздернутый носик хищно шевелился. Взгляд задернутых поволокой глаз вперился в меня.