– Страсти какие!

– Это вам страсти, а в то время всем очень забавным казалось. Как анекдот пересказывали. Ну я понял, что ловить мне нечего. Три беды на меня ногти грызут! Подхватился я – и в сени, оттуда на двор, через плетень и долой со двора. Сыск на меня кликнули. За «…истребление населения через наскакивание с высоких предметов». А я у зазнобы спрятался. У той мужик на торг поехал. Со мной опять всё нормально, но не успел отдышаться – муж вернулся. Кобыла расковалась. Это зимой-то! По снегу. Только я в такую жопу попасть мог. Ну, мужик вообразил, что я к его супруге на случку прибыл (правильно, в общем, решил), ухватил большой плотницкий топор – и ну меня по избе гонять! А я не полено, чтоб из меня Буратину строгать. Схватил чугун со щами кипящими и в него запустил. Как он завыл! Ужас. Обварил я ему всю детородность. Он – орать! Народ бежит меня хватать. Ну я и сбёг… До сих пор не могу понять, как я через те сугробы по глубокому снегу от верховых убежал. В лесу спрятался. Зипунишко худой, чоботы дырявые, замерз как жаба в морозильнике. Да еще в медвежью берлогу провалился: тогда леса стояли – не чета нынешним. Под Москвой медведи водились… Вот я и угодил прям на косолапого. А он ничего, не проснулся даже. Только лапой подмял меня под бок. Лежи, мол, тут тихо. Завтраком станешь! Пришлось лежать. Пригрелся, да и уснул. Умаялся очень. Долго ли спал? Не знаю, сказать затрудняюсь. Однако голод и естественные позывы, в конце концов, дали о себе знать. Очнулся я раньше мишки. Уже хорошо. Пятясь, пополз из норы, как выпрастался из-под медвежьей лапищи.

Уже вылез почти, да тут медведь поднялся. Заревел – видно, холодно ему стало без меня лежать! Содомит шерстяной. Я рванул от берлоги – этот козел, в смысле, медведь – за мной. Хорошо, он после сна ещё в себя не сразу пришел. Бегу, силы кончаются, эта скотина сзади пыхтит. Вдруг натыкаюсь на служивых людей, они тогда даже и стрельцами не назывались, по-моему. Я меж ними пробежал, они рты разинули. А зря. За мной медведь… Как он их рвал! Они ему тоже неслабо отвесили. Но порохового оружия у них не было – тогда даже сабли только у зажиточных были. Ну или у начальных воинских людей. Лук был у одного, у двоих топоры, у двоих кистени. Это я уже потом узнал, когда вернулся и обобрал покойников да шкуру с Потапыча снял. Победили они друг друга. Схоронил я служивых в бывшей медвежьей берлоге, чтоб зверье не попортило. Забросал снегом, камнями да ветками вход. Крест топором сладил. Молитву за упокой отчитал. Подобрал, что унести смог – ножи, топор, одежу, да денег немного. Шкуру забрал мишкину. Ночевать. К деревням было не сунуться – могли споймать. А могли и прибить… Двинулся в сторону Смоленска, новой доли пытать. Да только вместо лучшей доли нашел неволю. Заморочил меня леший уже под самым Смоленском, увидал, что сплю на медвежьей шкуре, и решил, что это я косолапого завалил. Обернул меня в ту шкуру, языка людского лишил. Тридцать лет – срок жизни медведя! – я ему в зверином облике служил. Людей драл бывало. Скотине, в лес зашедшей, хребты ломал. Как минуло тридцать лет, так спало заклятье. Разобрался дух лесной в моем деле, да и расстроился за свой скорый и неправый суд. Совести то у него нету, откуда у демона совесть, но обиду он чувствует остро. От самого себе особенно. Обидно ему стало, и взялся он во искупление обучать меня лесным да земным чарам. А я за тридцать годочков и сам кое-чего скумекал… Учеба быстро пошла. Много чему научился! Зверя, дерево, человека, чувствовать-пользовать, растить-губить. Силу брать могу хоть от дерева, хоть от зверя, хоть от человека, тем самым век свой продлевать да лихие дела творить. Могу клады искать, землю, каменья да металлы двигать, посредством чего и тебе убежище устрою. Так что будет нужда – обращайся. Вы закусывайте, а я – обещанное исполнять. Тагар пока о себе расскажет – я и обернусь, к горячему поспею.