И вот этот бритоголовый скинхед привёл своего сына, которому сейчас столько же, сколько тогда было Тимуру. Десять лет. У молодого парня в душе творилось что-то страшное. Это была не буря, не ураган. Состояние можно было сравнить со страшнейшим землетрясением, извержением вулкана, цунами – всем вместе взятым.

Тимур смотрел, как сын Дмитрия аккуратно выводил линии карандашом и на белом листе появлялось изображение снежного барса. Белобрысый, голубоглазый, худенький парень помогал себе кончиком языка, который прикусывал, убирал и снова зажимал между губами, водил им из стороны в сторону. «Нет! Я не посмею отыграться на парнишке. Он тут ни при чём. Вон как старается. И ведь хорошо получается. Надо посмотреть его работы», – думал Тимур.

Учитель и юный художник стали беседовать, рисовать, пробовать. И так увлеклись, что не заметили, как пробежало время. Прошло уже больше часа, когда в класс вошли директор и отец Вани. Тимур немного успокоился и больше не испытывал ярости. Общение с Иваном подействовало на художника умиротворяюще. Мальчик был тем водопадом, который погасил адское пламя, бушующее в душе инвалида.

Ваню приняли в художественную школу, все были довольны. Но недосказанность между Дмитрием и Тимуром повисла огромным шаром, который был готов в любую минуту лопнуть и разнести всё вокруг. Отец предложил сыну пройтись по музею и попросил Тимура остаться в классе и поговорить.

– Мы с вами когда-то были знакомы или у нас были общие дела? – первым разговор начал Дмитрий.

– Нет. Знакомы мы не были, да и дел общих не было, – Тимур побледнел и стиснул зубы. Его руки опять вцепились в ручки кресла.

– Но я чувствую, что ты испытываешь ко мне ненависть. Это невозможно скрыть, – Дима перешёл на ты. – Скажи, это важно для нас обоих! Что? Что всё это значит? – глаза мужчины налились кровью, желваки на скулах заходили.

– Шестнадцать лет назад. Тёплый августовский вечер. Электричка. Молодая узбечка с мальчиком и группа бритоголовых ублюдков.

– Это был ты?

– Да, мы с мамой возвращались с дачи. Ехали спокойно, никому не мешали. И тут появились вы, крутые ребята с рейдом «Белый вагон». Я запомнил именно твоё лицо, потому что кулак, который прилетел в мой нос, принадлежал тебе.

Дима мялся. Он не знал, что сказать. Внутри всё разрывалось от эмоций. Казалось, ему мала собственная кожа.

– Прости, братан. Глупо всё получилось. Я ведь тогда в первый раз с пацанами пошёл. И в последний. Уверен был, что тебя убили. Места себе не находил. Мы же тогда по составу прошлись и многих побили, а вы последними подвернулись. Я же все эти годы думал о тебе, в монастырь ездил в Сольбу к духовнику. Батюшка сказал, чтоб молился о тебе и матери твоей, хоть и иноверцы вы. Для Бога мы все равны. Но я этого не понимал. Дурак молодой был. Я тогда не о Боге не думал, не о себе, не о том, что меня мать родила, а не волчица.

– Прости братан, говоришь? Не братан я тебе. Прости! А знаешь ли ты, что у мамы был разрыв селезёнки, и её удалили? Ушиб головного мозга, сломаны два ребра, нос. Она после этого на инвалидности. А у меня оскольчатый перелом поясничного позвонка с повреждением корешков спинного мозга. Перелом предплечья, плеча со смещением. Тяжёлые травмы головы. Да что там! Ты же сам видишь, во что я превратился.

Тимура трясло. Он рыдал. По щекам текли ручейки слёз и капали на рубашку и на руки. Художник продолжил:

– Мама после случившегося не могла работать в школе. Надо было за мной ухаживать. Спасибо добрым людям, что не дали умереть с голоду, помогали кто чем мог. Бабуля остаток своей жизни посвятила нам. Время-то какое было, сам понимаешь. Врач-хирург очень хороший человек оказался, помог выбить бесплатные операции. Я же сирота. Мой отец умер. Доктор сделал несколько операций, собрал мои руки на металлические стержни. А вот позвоночник восстановить до конца не удалось. Ноги безжизненные. Спасибо ему, что я не в памперсах. Возился со мной, как с родным сыном. И в больнице меня долго держали, чтобы мама окрепла хоть немного.