Он подождал, пока Тони слезет с табуретки, взял его за лапу, и они тихо пошли по ледяному полу в комнату. Спать до утра.

– Ну, что нового? – мама настороженно и радостно улыбалась в ожидании.

– Фикус, – ответил он.

– Что – фикус? Какой? Мой? Мой фикус? Тот? – засыпала она его вопросами.

– Твой. Тот. Он, понимаешь, засох, – мама нахмурилась, и он почувствовал себя виноватым. – Да ладно тебе. Когда ты его выселяла, ты ж, небось, простилась с ним заранее, – мама сменила гнев на милость, признав справедливость его слов. – Ну вот. Он засох, – он глянул на маму еще раз. – И я на днях собирался его, э-э, ну выбросить, да. Блин. Короче, наш ботаник не дал мне совершить это злодейство. Встал грудью, в буквальном смысле. Я смирился с тем, что постоит фикус еще какое-то время в кухне, потом выброшу. – Он потер переносицу и исподлобья снова взглянул на маму.

– Да ладно уже, хватит виниться. Ну, надоел он тебе так же, как и мне. Судьба у него такая. Выкинул? – скрестив руки на груди, попыталась вывести резюме из этой преамбулы мама.

– Нет. Он ожил.

– Как ожил? За пару дней?

– Да.

– А не показалось?

– Нет. Он аж колосится.

Мама молчала. Он тоже. Тони шел между ними, с интересом разглядывая дома, деревья, фонари. Как в первый раз.

– Мелодия?

Он пожал плечами.

– Он еще ночью снег вызвал.

– Мелодией?! Это как это?

– Не знаю! – воскликнул он, разведя руками. – У меня с того, самого первого раза не болит голова. У меня колено прошло! Ты. Ты?

– Как огурчик, – подтвердила мама.

– Вот. Еще фикус. И… снег.

– И снег, – эхом отозвалась мама.

Снег кружил, с удовольствием, надо полагать, слушая их беседу. Тони то шел, с лапками у каждого в руке, то повисал между ними, как сумка. Счастью его не было предела.

– Вот бы послушать. Хоть разок.

– Надо устроить. Переночуешь у меня, – предложил он тут же, уж очень ему хотелось какого-то подтверждения, свидетельства происходящему.

– А можно? Хорошо. Только не сегодня.

– Ладно. Когда надумаешь. В любое время.

Он стоял в кухонном дверном проеме. В пледе, босиком. Фикус бодро зеленел навстречу ледяной ночи, занявшей кухню с легкой лапы енота. Тот сидел и смотрел из окна. Вдруг, как будто улучив самый подходящий момент, он дунул в свою соломинку. Звук пошел сразу, без всякого шипения. Мелодия сегодня не улетала ввысь и не кружила на месте. Сегодня она лилась вперед. Да, он прислушался, определенно. Она мягко, но уверенно стремилась вперед. Куда и зачем? Он просто слышал это. Она завораживала, ничего для этого не делая. Она просто была. И сегодня она была такая. Направленная.

Тони играл самозабвенно, не шевелясь. Когда мелодия смолкла, он понял, что основательно продрог. Наверное, сегодня было дольше, решил он, подходя к столу и смотря в окно.

– Тони, – вполголоса позвал он, – этот фонарь. Там, справа. Он не горел уже года три. Его просто забыли вытащить и увезти, когда меняли здесь иллюминацию. А теперь – горит.

Тони посмотрел на фонарь, закрывая окно, потом сполз со стола на свой стул, оттуда на пол, и за руку с ним отправился спать.

Мама просто уставилась на него вопросительно.

– Фонарь, – объявил он.

– Какой?

– Во дворе. Я думал, его отключили от линии. Да в нем лампы же даже не было! – добавил он.

– Видимо, теперь есть? – предположила мама.

– Видимо.

– Что он делает? – спросила мама после паузы.

Он не ответил.

Тони повел их в булочную.

– Что, орех понравился? – улыбнулась мама.