– Ага, – кивнул он, Тони тоже.
– Тони, – обратилась мама к еноту, тот со вниманием, радостно обернулся к ней. – А ты сам понимаешь, что ты делаешь? Что вообще происходит?
Енот перевел взгляд в сторону, притих и как-то неопределенно повел плечами.
– Мне кажется, это «и да, и нет», – предположил он с сомнением.
– Похоже, – нехотя согласилась мама. – Поживем – увидим, – заключила она уже увереннее.
Некоторое время они шли молча. Но потом мама заговорила:
– Ну, а может такое быть, что мелодия эта, скажем, не вызывает эти изменения, необходимые ей по каким-то причинам… якобы, так скажем, необходимые… а просто предваряет их?
– Не танец дождя, а прогноз погоды? – хмыкнул он. – Может быть и такое. Как знать. Только вопрос тогда – зачем?
– Что?
– Ну, зачем ей анонсировать то, что и без нее случится через пару мгновений? Не невидаль никакая. Снег, фонарь, туман. Повседневные события, которые окружают нас и происходят в таком количестве, что… Зачем?
– М-да. Может, они чем-то выделяются? Или как-то связаны?
– Это предположение-вопрос можно с уверенностью поставить на полочку прямо рядом с моим первым, – усмехнулся он.
– Да уж.
Из окна, открытого енотом, в кухню пришла ночь. Спокойная поздняя осень. Холодная и вкусная, прозрачная и ясная. Ночь с удовольствием принесла все это им. Словно в благодарность, подумал он. Никаких туманов. Никаких снегопадов. Никаких истерических ливней и унылой мороси. Кристальная ясность. Как осознание, пришло ему в голову. Неожиданное осознание, дарящее всему окружающему удивительную четкость. Хотя бы на время.
Теперь она уже испугалась. Ничего было не понятно, но ей определенно надо было к окну. И именно туда, в кухню. Потому что там – окно, а за ним – ночь. А не какой-то балкон. За окном ничего необычного не происходило. В основном, город спал. Ну, редкие машины. Ветер. Фонари. Еще более редкие прохожие. Все, как всегда. Но ей зачем-то надо было.
Тони тоже залюбовался. Поднимал нос в небо и водил, водил, растягивая удовольствие. А потом взял соломинку. И в ночи, замершей и затихшей, раздались звуки, от которых он вдруг выпрямился рядом со своим косяком, расправив плечи и вдохнув так глубоко, как будто собрался выдохнуть вон все, что было прежде. Мелодия была спокойной и широкой, как открытое море. Да, как море. Бескрайнее, пронзительно холодное и дающее силы. Это море начиналось у самого его окна.
Какое тут могло быть следствие, он даже думать не стал. И почему мама тянет? Ей бы понравилось.
– Почему, почему… – мама думала. – Ну, потому, что я, м-м, ну, побаиваюсь, – наконец созналась она и выдохнула.
– Побаиваешься? – не понял он. – Чего побаиваешься?
– Ну, хм. Ну, вот этого самого.
– О, – он был изумлен. – А… почему?
– Я не знаю, – честно призналась мама. – Не знаю. С одной стороны, это так невообразимо, удивительно и потрясающе! А с другой, это так… невообразимо, удивительно и потрясающе… – он улыбнулся. – В общем, это настолько удивительно, что я боюсь это трогать.
– Ну, я примерно понял. Но я ведь. Я-то трогаю. И ничего. Как мне кажется…
– Ты! Ты – другое дело, – возразила мама. – Ты с ним изначально. Ты выбрал, он выбрал. Ты, может, помог ему, наконец. Реализовал. А я – любопытствующий. Это ж свинство.
Мама сунула руки глубоко в карманы.
– Я понял. Я не настаиваю. Но жаль, конечно, что уж тут. Но, я думаю, ты свое решение можешь и поменять. Просто всему свое время.
– Точно, – вздохнула мама с облегчением.
Они подошли к булочной. За прилавком, спиной к ним стоял высокий молодой человек с хорошим разлетом прямых плеч. Мама с удивлением на него уставилась. А когда он повернулся к ним лицом, брови ее взлетели еще выше. Это был тот же, знакомый им продавец. Он тут же расплылся в улыбке и поздоровался.