– Хорошо, – говорила тем временем Бобби. – Хорошо, прекрасно.
Ее волнение, почти на грани ужаса, куда-то исчезло. Дыхание стало размеренным, даже пятна на щеках чуть побледнели. Может быть, она все-таки знает, о чем говорит?
– Поспи, Бобби. – А Гарденер сядет на край постели и будет ждать. Да, он тоже измотан, но можно же выпить кофе (или найти запасы подруги, что бы она там ни принимала). Он задолжал ей такую ночь. Даже не одну, если хорошенько припомнить. – Засыпай.
Он осторожно высвободил руку из ее пальцев.
Бобби закрыла глаза, потом с трудом приоткрыла их на прощание… и улыбнулась. Так сладко, что Гарденер снова влюбился. Все-таки эта женщина обладала властью над ним.
– Прямо… как в старые добрые времена, Гард.
– Да, Бобби. Как в старые добрые времена.
– Я… люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя. Спи.
Она глубоко задышала. Гарденер посидел у постели три минуты, потом еще пять минут, глядя на тихую улыбку своей мадонны, а когда окончательно поверил, что она уснула, Бобби медленно, с усилием разлепила веки и прошептала:
– Фантастика…
– Что? – Джим наклонился, не зная, верить ли ушам.
– Оно… и все, что оно делает… и что еще сделает…
«Это она во сне», – подумал Гарденер, но почему-то ощутил на спине мурашки. На лице Бобби вновь появилось коварное выражение. Хотя нет, даже не на лицке, оно словно проступило сквозь кожу.
– Ты должен был это найти, не я… Оно как раз по тебе, Гард.
– Что – по мне?
– Походи, оглядись, – прошептала она. – Сам увидишь. Мы вместе закончим раскопки. Вот посмотришь, оно решает… проблемы… все проблемы…
Гарденеру пришлось податься вперед, чтобы хоть что-то расслышать.
– Ты о чем?
– Оглядись, – повторила Бобби.
Последний слог утонул в размеренном храпе, потому что она уснула.
Джим хотел уже броситься к телефону, но на полпути развернулся и направился к любимому креслу-качалке Бобби. Может быть, и вправду сначала оглядеться вокруг? Оглядеться и попытаться понять, что здесь происходит.
Он сглотнул и поморщился: в горле вновь запершило. Температура не спадала, болезнь продолжала делать свою работу на совесть. Гарденеру не просто нездоровилось; он утратил чувство реальности.
«Фантастика… Оно… и все, что оно делает…»
Надо просто присесть и подумать. Потом заварить себе кофе покрепче и бросить в чашку штук шесть аспиринок. Это уймет простуду и боль в горле, хотя бы на время.
«И что еще сделает…»
У Джима закрылись глаза, и он задремал. Это ничего. Он только чуть-чуть отдохнет – все равно никогда не умел спать сидя. Да и Питер может явиться в любую минуту. Он увидит старину Гарда, запрыгнет к нему на колени и обязательно попадет по яйцам. Как всегда. Что касается прыжков на колени и попадания лапой по яйцам, пес ни разу еще не промахнулся. Самый надежный в мире будильник, попробуй только задремать где попало. Пять минут, и все. Не страшно и не опасно.
«Ты должен был это найти, не я… Оно как раз по тебе, Гард…»
Мысли куда-то поплыли; вскоре Джим уже погрузился даже не в сон, а почти что в кому.
Шшшуххххх…
Он смотрит вниз, на гладкие коричневые деревяшки, на скользящую между ними полосу снега, завороженный блеском и скоростью. Гарденер не понимает, что близок к состоянию транса, пока слева не раздается голос:
– Вот о чем вы, подонки, всегда забываете упомянуть на своих коммунячьих антиядерных митингах: за тридцать лет мирного использования атома нас ни разу еще не поймали за руку.
Тэд одет в линялые джинсы и свитер с оленем. Едет он ловко и быстро. Не то что Гард, потерявший всякий контроль.
– Врежешься, – произносят справа.
Он поворачивается и видит Аргльбаргля. Толстяк уже начал разлагаться. Жирное лицо, багровое от горячительных излияний в тот вечер, теперь стало желтовато-серым, точно старая штора за грязным окном. Плоть сползает вниз, натягивается и рвется. Прочитав на лице Джима потрясение и ужас, толстяк раздвигает сизые губы в ухмылке.