– Это подружка, – рассеянно обронил Гарденер, потирая правый висок свободной рукой.

– Хорошенькая?

– Ничего, сойдет.

Голову вдруг пронзила странная, но очень четкая мысль: «Бобби в беде». Так запоздалый бильярдный шар с грохотом катится по зеленому игровому столу. И через мгновение проваливается в сетку.

Гарденер медленно подошел к стулу и опустился на него. Теперь уже он массировал оба виска. АЭС, вечно эти АЭС. А что еще? Если не Чернобыль, то Сибрук, не Сибрук – так Три-Майл-Айленд[20], или Мэн Янки в Вискассете[21], или Хэнфордский комплекс[22] и то, что могло бы остаться от штата Вашингтон, если бы кто-то случайно не обнаружил сваленные в неогороженную канаву отработанные стержни, готовые взвиться к небу.

Сколько их было, таких вот случаев?

Топливные стержни, набросанные огромными саморазогревающимися кучами. Кого там пугало проклятие Тутанхамона? Погодите, ребята, пока археолог двадцать пятого века наткнется на одну из таких вот свалок атомного дерьма!

Гард, ты всего лишь пытался поведать о лжи, о наглой, бессовестной лжи. О том, что ядерная энергия в конце концов убьет миллионы людей, превратив гигантские пространства в бесплодные и непригодные для обитания. В ответ на тебя таращились пустые глаза. Ты обращался к современникам, которые в течение многих лет избирали себе то одну, то другую администрацию и слушали ложь за ложью и даже ложь о лжи, а стоило какому-нибудь вранью раскрыться, вруны говорили: «Ой, извините, мы просто ошиблись», и электорат их по-христиански прощал. Ты все не мог поверить, черт побери, как много людей готовы так поступать, пока не вспомнил, что Ф. Т. Барнум писал о сверхъестественно высокой рождаемости простаков на белом свете[23]. В ответ на истину люди, похлопав глазами, объявляли тебя последним жуликом, ибо американское правительство не способно врать, иначе это была бы уже не Америка, и «Ох, отец, я не смолчу; да, это сделал я, и врать не стану ни за что, пусть хоть прибьют меня!»[24]. Ты говорил, а на тебя пялились, будто на иностранца, лепечущего невесть что на своем наречии.

Восемь лет назад он чуть было не убил жену, а три года назад их с Бобби арестовали в Сибруке; ее – по общему обвинению, за участие в нелегальной демонстрации, а вот Гарденера уже с куда более серьезной формулировкой: «хранение личного огнестрельного оружия без лицензии». Все остальные вышли под залог. Джима продержали два месяца, и адвокат заявил, что ему еще повезло. Гард поинтересовался у него, каково это – прикуривать от бомбы, готовой взорваться в любую минуту. Тогда адвокат спросил, не угодно ли Джиму обратиться к хорошему психиатру. В ответ Джим послал его самого – и не к врачу, а немного дальше.

Впрочем, ему хватило здравого смысла не участвовать более ни в каких демонстрациях. Хотя бы на это – хватило, да. Обходить их за несколько миль, только бы не отравиться снова. Но стоило напиться, и разум (те жалкие остатки, что пощадил алкоголь) с навязчивой одержимостью возвращался к теме реакторов, отработанных стержней, захороненных контейнеров с отходами, а главное – к невозможности остановить крушение этого мира, едва лишь тот покатится под откос.

Другими словами, к АЭС.

Стоило выпить, и сердце начинало саморазогреваться. АЭС, чертовы АЭС… А что, символично. Тут даже не надо быть Фрейдом, чтобы раскусить: на самом-то деле Гард протестует против реактора в собственном сердце. Что касается системы самоконтроля, она уже вышла из строя, и специалиста, отвечающего за нее, давно бы следовало уволить. Этот козел попросту сидел на рабочем месте, играясь с разными переключателями, и, похоже, не собирался успокаиваться, пока Джима не хватит китайский синдром