Исследователи единодушно высказывают свое мнение на этот счет, – а исключения мы будем затем обсуждать далее, – именно на основе этих суждений можно сформулировать теорию или толкование происходящего с человеком во сне. Но настал момент от общих рассуждений перейти к обзору мнений различных авторов – философов и врачей – по поводу того, в чем заключаются психологические особенности сновидений.

Лемуан (Lemoine, 1855) считает, что «бессвязность» образов в сновидениях – это единственная их отличительная черта.

Мори (Maury, 1878) разделяет его мнение: «Не существует абсолютно разумных и логичных сновидений, в которых хотя бы отчасти не наблюдались бы некоторые логические несоответствия, некоторая доля абсурда».

Спитта, цитируя Гегеля (Spitta, 1878), выражает свое согласие с ним в том, что снам совершенно не присущи объективность и логическая связность.

Дюга (Dugas, 1897a) утверждает: «Во сне господствует психическая, эмоциональная и умственная анархия, в нем предоставленные самим себе функции ведут бесконтрольную и бесцельную игру. Сознание во сне становится одушевленным автоматом».

Даже Фолькельт (Volkelt, 1875), в теории которого физическая активность во сне отнюдь не рассматривается как совершенно бесцельная, рассуждает об «ослаблении, разъединении и путанице, которые теперь царят в мире идей, которые в состоянии бодрствования представляют собой единое целое, благодаря логике центрального эго».

Цицерон подверг самой жесткой критике абсурдные связи между идеями в сновидении (De divinatione II [XXI, 146]): «Какие только глупости, невероятные небылицы, бред и чушь не приснятся нам!»

Фехнер (Fechner, 1889) считает, что «создается впечатление, что психическая деятельность из мозга разумного человека перекочевала в мозг глупца».

По мнению Радштока (Radestock, 1879), «в сущности представляется сформулировать стройные законы на основании этих безумных поступков. Когда ослабевают разум и внимание, контролирующие блуждающие идеи в состоянии бодрствования, сон кружит их в бешеном вихре, и все они беспорядочно перемешиваются друг с другом, как в калейдоскопе».

Гильдебрандт (Hidebrandt, 1875) восклицает: «Что за удивительные нелогичности совершает спящий человек, когда он, например, строит выводы! С какой хладнокровностью опровергает он самые крепко выученные уроки жизни и ставит все с ног на голову! Какие только смехотворные противоречия законам природы и общества он ни готов безоговорочно принять, прежде чем наступит полная неразбериха и заставит его проснуться! Во сне мы искренне убеждены, что трижды три – двадцать; нас не удивит, если собака прочтет нам стихи, покойник сам уляжется в могилу или увидим, как скала будет плыть по воде, мы торжественно нанесем визит в герцогство Бернбург или главе государства Лихтенштейн, чтобы проинспектировать их флот; или мы добровольцами отправимся на службу в армию Карла XII незадолго до Полтавской битвы».

Бинц (Binz, 1878) на основе теории сновидений, построенной на таких представлениях, указывает следующее: «Из десяти сновидений как минимум девять абсурдны. Мы воссоединяем в них людей и вещи, которые совершенно друг с другом не связаны. Одно мгновение – и вот, словно в калейдоскопе, одна бессмысленная и безумная комбинация образов сменяет другую, и все становится все более и более запутанным. Мозг, который отчасти погружен в сон, продолжает свою изменчивую игру, но вот мы наконец проснулись, и, хлопнув себя ладонью по лбу, задаемся вопросом, в состоянии ли мы еще мыслить и воспринимать мир рационально».

Мори в своей работе «Le sommeil» («Сон») (1878) проводит такую параллель между образами из снов и мыслями в состоянии бодрствования (что будет особенно интересно врачам): «Создание этих образов во сне, которые у человека в состоянии бодрствования управляются волевым усилием, напоминает, в области сознания, примерно такое явление, которое в сфере двигательных функций наблюдается у страдающих хореей и параличом…» Далее он рассматривает сновидение как целый ряд проявлений, которые свидетельствуют о деградации мыслительных способностей и возможности строить умозаключения (там же).