– Если ты сумеешь меня восстановить, чтобы я навалился на женщину сам, это будет отлично.

«Господи, что это значит? – тряслась я осиновым листом. – Он что, еще импотент что ли? Ну, куда меня занесло, мамочки родные!»

Однако чувственность постепенно нарастала, тела наши слились, и нежность моя рекой потекла ему навстречу. Иногда он вдруг орал на меня, что я делаю не так, и мне было стыдно за его хамство и за свою необразованность, что не научилась к своим годам ничему, и хотелось спрыгнуть с кровати и убежать, куда глаза глядят. Но зерно любви уже посеялось в моем бедном сердце и привязало меня к этому мужчине крепким канатом.

Будильник прозвенел в шесть утра, я первая слетала в душ, оделась, кое-как привела себя в порядок, так как косметики с собой не было, а милый уже готовил завтрак на стол. Он вышел из душа, мы позавтракали, болтая, как давно женатые супруги. Было легко на душе, в воздухе плавало ожидание большого счастья.

Перед выходом из дома он протянул мне ключи от квартиры.

– Возьми, – сказал он. Это был широкий жест доверия, и сердце мое таяло и таяло, грозясь расплавиться совсем.

Лев отвез меня к станции метро, спросив:

– Что купить на ужин?

Я оторопела, не предполагая, что встретимся так скоро.

– Купи мяса, фарша или рыбы, что хочешь, я приеду, приготовлю.

Чмокнув меня в щеку, он умчался на работу, а мне предстояло два часа трястись в вагонах метро, еще и с пересадкой на другую линию. Народ ехал на службу: кто-то читал, кто-то наводил красоту, кто-то завтракал здесь же – яблоку было упасть негде. Хорошо, что это была конечная остановка и я успела занять место.

Ровно в девять встрепанная, как воробей, я появилась дома, еще раз умылась, переоделась, подкрасилась и понеслась вприпрыжку на работу, благо офис находился в десяти минутах ходьбы.

Лев звонил мне четыре раза за день, что меня несказанно радовало, хотя и отвлекало от работы. Сердце пело торжественную песню.

Еле дождавшись конца рабочего дня, я снова сидела в вагоне метро и отсчитывала станции-километры до встречи с милым.

Вечер был чудесным, совершенно семейным: с вкусным ужином, страстной ночью и ощущением нескончаемого медового месяца.

Помчались дни – с телефонными звонками, письмами. Мы не могли дождаться вечера, чтобы быть вместе…

Лев жил страстью, и не скрывал этого так же, как и я. Это мешало мне работать, и приходилось отправлять сдерживающие послания:

«Rabotai, miliy! please… I am with you, in my heart, in my mind, have a great day, till evening».[2]

Лев буквально после первой ночи стал говорить, что любит меня. Мне были непонятны его чувства: разве можно полюбить вот так, сразу? Говорил, что искал именно такую и вот нашел, значит, можно и сразу. Мои эмоции тоже били через край, и я подумала, что не мешало бы быть поскромнее и не набрасываться так на мужчину. Но одно дело думать, и совсем другое – исполнять. Флюиды желания и любви летали пчелиным роем и притягивали нас друг к другу, и было не оторваться.

Мне не хватало сна, я ходила с черными кругами под глазами, но зато счастливая. Он стал называть меня женой и повторял это сладкое, желанное слово часто, видно было, что оно радостно и для него.

Мы занимались любовью по два-три раза в сутки, будто были молодыми людьми, которые встретились после долгой разлуки. Он умел поразить меня. Собираясь рано утром на работу, он мог, уже совершенно одевшись, вдруг резко обернуться ко мне, и я падала в кровать от вида одетого мужчины с членом, дыбившимся из расстегнутой ширинки.

Однако вместе с безграничным счастьем, в котором я купалась, отравленными стрелами впивалась в мое сердце каждый день ревность. Лев часто вспоминал свои прежние привязанности и, не стесняясь, мог говорить даже об интимных моментах в их отношениях. Из-за одной из таких подружек он даже развелся со своей женой, чтобы любовница тоже смогла приехать в Америку. Имя Марина уже через неделю я слышать не могла. Я была сплошная боль, а он только посмеивался. Очень часто вспоминал в разговоре и в постели свою бывшую жену, и, сколько бы я ни просила забыть о других дамах и не упоминать их имена, его это не останавливало. Великого мачо несло по волнам. Наконец, терпение мое кончилось, и я заорала дурным голосом: