Это неправда. Этого просто не может быть. Мы видели Марлу всего несколько часов назад. Лично я видела даже больше Марлы, чем хотелось бы: видела ее голую жопу, вихляющуюся на танцполе, видела огромную грудь, сочащуюся молоком, держала ее руку в своей – теплую, ЖИВУЮ! Умерла? Нет. Марла и до этого часто перебирала, но всегда очухивалась. Большая часть ее жизни – это жесткая вечеринка. Потребовалась бы лошадиная доза, чтобы остановить ее, – или какая-нибудь левая таблетка. Тут я подумала о Пэдди. Я должна позвонить Пэдди!

Он тут же ответил:

– Блядь, где ты?

Я слышала раньше, как он орет, но сейчас в его голосе появилось какое-то бесформенное дребезжание, от которого у меня защипало в носоглотке.

– Я у Генри.

– Поздравления, – дребезжание перекрылось ехидством.

– Пэдди, это правда?

– Она мертва, Джони. Блядь, она умерла… лежала на полу в ванной, все столпились вокруг и ничего не делали.

– Господи…

– Знаю, знаю…

– О боже…

– А где Генри?

– Ушел, нет его. Не могу сказать когда.

– А ты что делаешь?

– Ничего.

– Приходи к Ханне, ты должна быть здесь. Иди сейчас же, мы все здесь. Кроме Дила, он уехал вместе с ней на скорой, и я не могу с ним связаться.

– А почему Дил поехал?

– Дил ее нашел.

Я поняла, что не могу ничего выговорить. Перед глазами стояла картина – Дил держит безжизненную руку Марлы, сидя рядом с ней в несущемся с воем сирен автомобиле скорой помощи.

– Джони? – рявкнул Пэдди.

Я закрыла глаза. Время, которое здесь, в этом старинном здании, казалось практически остановившимся, вдруг понеслось с бешеной скоростью. Меня мутило, я была полностью дезориентирована.

– Генри… он просил меня оставаться здесь, – промямлила я.

– Дорогая, у Генри сейчас будут более серьезные заботы, чем беспокоиться о твоем местонахождении. Возвращайся. Будь с нами.

– Я должна оставаться здесь. Он просил меня, – твердила я, чувствуя, что просто необходимо делать так, как сказал Генри.

– Прекрасно, – отрезал Пэдди. – Будь на связи, – и отключился.

Я вытаращилась на экран телефона – часы показывали четыре двадцать пополудни. За окном начинало темнеть, а Генри все еще не вернулся. В одном углу комнаты, на комоде, оставался включенным высоченный китайский светильник. Его тусклого света хватало лишь подсветить этот угол.

С трудом, до боли в руках, я открыла медные краны, чтобы набрать ванну, и древние трубы с присвистом засопели, подавая воду. Я подалась к единственному моему компаньону – собственному отражению в зеркале. Под глазами засохли черные потеки, губы распухли и стали малиновыми. Крошечные пятнышки блесток, оставшиеся на плечах и груди, подмигивали мне. Я разглядывала вены на груди, которые, пересекаясь, сплетаясь, образовывали что-то вроде карты вокруг солнечного сплетения. «Прямо на моем сердце», – подумалось мне, но потом я сообразила, что сердце находится под ребрами с левой стороны. Я погрузила свое тело в обжигающую воду ровно в тот момент, когда последние проблески света на небе поглотила тьма.

Я пыталась не думать о том, как Генри увидит гроб с телом сестры. Я отгоняла от себя мысли о том, как долго еще будет происходить лактация в покинувшем жизнь теле и не вздумают ли они откачать это мертвое молоко для ребенка. Я старалась не думать о том, как Дил ехал в машине скорой помощи и теперь пропал бог знает куда. Я представляла себе улыбающееся лицо Генри, его голубые глаза, смотрящие на меня из-под длинных ресниц. Господь всемогущий, сделай так, чтобы сейчас он лежал рядом со мной вот в этой парящей ванне.

Возможно, в какой-нибудь более счастливой параллельной реальности в этот новогодний день мы бы заказали себе еду прямо из ванной, а потом, облачившись в чистые пижамы, ели бы ее и с наслаждением похмелялись после вчерашнего. Задержав дыхание, я погрузилась под воду и ощутила наслаждение от наступившей тишины. Вода мягко удерживала меня в своем безмолвии.