«Таня, скажите, о чем вы сейчас думаете? Ваши глаза такие загадочные, как бывают только у русалок», – сказал Витя. – «А вы их видели когда-нибудь?» – засмеявшись, спросила я. Где-то далеко за озером зарождался трепетный луч и, робко скользнув по поверхности воды, неожиданно ярко блеснул. За ним хлынули целые потоки золотых лучей. Они озолотили верхушки деревьев, скользя по зеркальной поверхности озера, и вода в нем заискрилась, засверкала так, что было больно глазам. Громче запели птицы в зелени деревьев парка. Наступало утро, ласковое, пригретое солнцем. Мы вышли из парка и пошли домой. Павлуша шел по-прежнему с Катей.

7 июня. В последний раз сегодня была на уроке английского языка и рассталась с мисс Робертс до осени. Днем я играла в теннис, позднее гуляла с Костей, Сережей и Павлушей в парке. Катя и Павлуша вспомнили школьный вечер, рассказывая, как Маторин вдруг заявил им на вечере, что он влюблен в меня и не знает, что ему делать. Мы посмеялись над этим, а Костя рассказал, как к нему подошел Гриценко и таинственным тоном спросил: «Скажи, ты не знаешь, куда она ушла?» – «Кто же это она? Для меня непонятно». – «Ну, конечно, Катя, ведь все знают, что она единственная». Посмеялись и над этим. Только Миша после вечера не совсем себя хорошо чувствовал и был скучным. В этот день к нам в комнату робко вошел Маторин с большим букетом сирени, который подарил мне. Мы его оставили у себя пить чай. Позднее пришли Миша, Павлуша и Сережа.

11 июня. Через три дня я уезжаю домой, и не одна, а с Катей и Алешей. За это время я привыкла к Кате, и меня радует, что она едет со мной; да и Алеша, живя на Украине, поправится, а то после болезни он побледнел и похудел.

В один из вечеров, когда мы сидели на диване, разговаривая с Костей, он так разоткровенничался, что сознался нам, как он безнадежно был влюблен в Катюшу Бушен[86], которая теперь замужем и в которую до сих пор влюблен Саша Голубенков. Он много говорил в этот вечер о себе, о том, как до смешного любит Сережу Муравьева за его ум, сценическое дарование и относится к нему с каким-то благоговением. Он, оказывается, был убежден, что Леша Гоерц мне нравится больше всех; а когда я сказала, что это неверно и что Сережу я всегда ставила выше всех наших мальчиков, он заметил, что его мнение о моем вкусе повысилось, но что понять, кто мне нравится, довольно трудно. «Это потому, что я ни в кого не влюблена, хотя меня интересуют многие и даже нравятся», – сказала я, улыбнувшись. «Вот, несмотря на скрытность Павлуши, я хорошо знаю, что он интересуется очень Катей», – сказал Костя, приведя несколько доказательств. Стараясь скрыть мучительное волнение, я чувствовала, что он говорит правду.

Потом мы были в Павловске на концерте, возвращались поездом обратно и, как обычно, смеялись, много шутили. Павлуша запел, а Катя прикрыла ему рот рукой, и Павлуша поцеловал ее пальцы. Катя смутилась, покраснев, а мы, смеясь, им зааплодировали. Хотя в душе я почувствовала щемящую боль. Приехав в Детское, мы медленно шли домой, Павлуша с Катей впереди, Костя мне что-то говорил, но я его не в состоянии была слушать. Когда мы их нагнали около дома, я заметила, что у них был смущенный вид. Я догадалась о многом. Да Катя и сама не могла удержаться и рассказала мне об объяснении в любви и об ее отказе. Что говорить о том, как я это выслушала, боясь выдать охватившие меня чувства? Я должна подавить их в себе. Даже себе не надо говорить об этом! Страшно! Я сама не своя с того вечера.

17 июня. Несколько дней, как мы живем в Рудяках. 14-го Катя, Алеша и я выехали рано утром из Детского Села в Ленинград. В Детском на вокзале нас провожали Костя, Борис Соколов, Толя Лапшин и Маторин, который пришел неожиданно к нам с двумя большими букетами сирени и жасмина для меня. Он так смущался, передавая мне цветы, и был таким тихим, что я была тронута. Он завязывал мои вещи, а Костя сказал, что он долго не решался идти к нам и спрашивал Костю, можно ли. Когда он ушел, я подумала: «Прошла только одна зима, а как много изменилось за это время, и больше всех я сама».