В другую пятницу сотрудник из местных привел в общежитие козу, только что с рынка, у которой подозрительно выпячивался живот. То, что коза беременна, было видно невооруженным глазом.

– Так, это что еще такое? – возмутилась я.

– Это была единственная коза на всем рынке, – ответил он.

Наступил «голодный сезон», и люди, оказавшиеся в отчаянном положении, продавали все подряд, даже драгоценную беременную скотину. Я, конечно, люблю мясо, но это было уже слишком. Не могли мы отнять животное у несчастного фермера и не могли забивать беременную козу – по крайней мере, не в мою смену. Мы решили подержать ее, пока не родится детеныш, а потом отдали его одному из местных сотрудников госпиталя, в качестве «гран-при» за отличную работу.

Виктору как-то раз тоже довелось узнать на практике, насколько высоко ценятся домашние животные в Южном Судане – и почему одни из них ценнее других. На самолете он отправился в фельдшерский пункт в удаленном районе, где в течение дня должен был принимать пациентов, явно попал в неприятности и по рации обратился за помощью ко мне.

– Аманда, мне надо знать, сколько стоит осел.

– Что-что?

– Сколько стоит осел? Это срочно!

Я высунулась из окна проконсультироваться с сотрудниками из местных.

– Осел? Пятьдесят тысяч суданских фунтов, – ответили они.

Я сообщила цену Виктору, и он отключился, ничего не объяснив. Вскоре рация запищала вновь.

– Извини, теперь узнай, сколько стоит ученый осел.

– В каком смысле ученый?

– Неважно, просто спроси!

Я снова высунулась из окна и обратилась к команде.

– О, ученый осел? Ученый стоит семьдесят тысяч.

Виктор снова меня поблагодарил, и около часа вестей от него не поступало. Когда местные сотрудники уже собирались расходиться, он снова позвонил.

– Так что у тебя произошло? – спросила я.

– Ну, мы сбили осла, на аэродроме. Кровища кругом… местные сильно расстроились… Понимаешь, это был особенный осел.

Виктор объяснил, что таких ослов специально обучают, чтобы тянули плуг.

– Ясно, – хмыкнула я. – А что с самолетом? Пропеллер в порядке?

– Ну, так-то да, – неуверенно протянул Виктор. – Только весь в ослятине.

Находясь в зоне конфликта, важно было не поддаваться самоуспокоенности. После шести месяцев в Южном Судане мне начало казаться, что я прекрасно владею ситуацией, хотя на самом деле я оставалась там чужаком. И, как будто я сама не понимала, жизнь лишний раз напомнила мне об этом.

Лео, инженер-гидролог, покинул нас примерно на половине моего срока; этот пост занял кенийский специалист, прошедший необходимую подготовку, но его вскоре перебросили в Дарфур, где начинался новый проект, поэтому вести дальше программу по водоснабжению и ассенизации в Йироле предстояло мне одной. Это означало, что я буду отвечать еще и за бурение. Конечно, большую часть работы выполняла местная команда, а от меня требовалось только общее наблюдение, но, чтобы разобраться в процессе, я снова засела за книги, имевшиеся в офисе Красного Креста.

Как руководитель программы я, по мнению местного населения, отвечала теперь и за бурильщиков тоже. Обязанность эта меня не обременяла – точно так же мы отлично сработались с командой по пропаганде гигиены, – но, похоже, я недооценивала ее масштаб. Однажды меня удостоил визитом один из местных повстанцев, майор оппозиционной группировки. Его люди удерживали власть в Йироле, дожидаясь, пока страна официально получит независимость. Майор примелькался в городке; его фирменным знаком были пестрые, бросающиеся в глаза сандалии.

И вот этот громила явился ко мне и сообщил, что парень из команды бурильщиков переспал с его женой. По местным законам с него полагались отступные – семь коров, но коварный соблазнитель ничего не заплатил, так что майор грозил отобрать нашу полевую рацию, поскольку парень работал на Красный Крест. Рация была единственным средством связи между нами и базой Красного Креста в Локичоджио, так что мне пришлось вступить в переговоры, только чтобы ее не отдавать. Я заверила майора, что побеседую с парнем, и мы все решим.