– Первое: люди и взаимодействие между ними важнее процессов и инструментов. Второе: готовность к изменениям важнее приверженности первоначальному плану. Третье…

– Достаточно, – перебивает Майер. – Итак, София, что из этого следует?

В солнечном сплетении начинает неприятно ныть: я понятия не имею, что из этого следует, но возникает предчувствие, что ничего хорошего.

– Мы ценим своих сотрудников и всегда даем им возможность исправить свои… гм… ошибки, – продолжает Майер, а потом встает со стола, возвращается на место и снова стучит пальцами – теперь по листам. – Поэтому… перепиши это, София. Переделай так, чтоб мне понравилось. Если мне понравится, ты подготовишь бриф и презентацию, мы обсудим их на редсовете, а потом издадим твою книгу.

– Что?.. – еле слышно выдыхаю я.

– Думаю, четырех недель тебе хватит. Всё, можешь идти.

После небольшой заминки я послушно киваю, направляюсь к выходу и только потом осознаю, что последние фразы он произнес по-немецки. Но в резюме не сказано, что я знаю немецкий. Значит, он покопался и в моем прошлом.

Что еще он там нашел?

С трудом спускаюсь по лестнице на первый этаж – кажется, что к каждой ноге привязали по гире. И к шее – тоже.

Возвращаюсь на рабочее место и пытаюсь завершить незаконченные дела: заполняю график подготовки оригинал-макетов, оформляю крайние полосы у книги, проставляю индексы, копирайты, пишу аннотацию.

Но теперь всё сбилось. Всё наперекосяк. Всё бессмысленно.

Меня накрывает тягучее ощущение бессилия. Тяжело дышать. И трудно трудно трудно сосредоточиться.

Время от времени я поднимаю голову и смотрю на кабинет Майера. Издательство занимает два этажа. Первый, где сидит большинство сотрудников – опен-спейс, большое пространство, разделенное лишь перегородками.

С каждого места можно видеть лестницу на второй этаж и три кабинета – исполнительного директора Александра Кадирова, генерального директора Влада Бершауэра и Марка. Триптих, створки которого сейчас закрыты. Надеюсь, так всё и останется, пока я не уйду домой.

Обычно Майер не выходит после обеда. Хотя теперь всего можно ожидать.

«Перепиши это. Переделай так, чтоб мне понравилось».

В подобную чушь не поверит даже школьник.

Издательство Майера работало в премиум сегменте. «Наша цель – нести изюм в творожные массы», – внушали новичкам с первого дня работы.

«Новый реализм, онтологический пессимизм, параметры современных нарративных структур», – вот о чём говорили на редсоветах. И после этого он заявляет, что вынесет на обсуждение книгу в самом презираемом им жанре? Бред.

Я прекрасно понимала: моя рукопись – любовный роман – ужасна. И никому не собиралась ее показывать. Никогда. Даже мысль об этом вызывала панику.

Просто мне нужно было как-то снимать напряжение на работе, иначе я начну делать разные странные вещи.

Щелкать мышкой четное число раз.

Ставить симметричные жирные точки на стикерах.

Постоянно мыть руки.

Роман помогал хоть ненадолго спрятаться от мира. Хорошая терапевтическая техника, я об этом в одной из книг по психологии прочла. Работала я, кстати, в гугл-доке, а после обязательно чистила куки. Как нашли файл, непонятно. Неужели я где-то допустила оплошность? Впрочем, это уже не имеет значения. Важно другое.

 «Думаю, четырех недель тебе хватит».

Марк Майер оказался еще хуже, чем я думала. Тихого увольнения ему недостаточно, он решил выгнать меня с шумом, опозорив перед всеми.

Конечно, я не позволю ему этого сделать. Не будет никакого брифа, не будет редсовета.

Скорее всего, и Богдана в моей жизни теперь не будет.

Но всё же… у меня еще есть в запасе четыре недели.