Я смолчала и на эту очередную стереотипную шутку.

— Понимаешь, у Тони абсолютно нет никакого режима дня. Он может спать по три часа, а может уснуть на двадцать часов, — стала объяснять я.

— Ну и что? Ты тоже такая же.

— Да, наверное… Но я хотя бы стараюсь исправиться. Я понимаю, что это вредно. И к тому же он регулярно пьёт.

Габи подняла одну бровь, демонстративно перевела взгляд на стоящее рядом вино и в компанию к первой брови подтянула вторую. И так выразительно у неё это вышло, что я не удержалась от хохота.

— Слышь, мать, — Габи пригрозила мне пальцем, — ты давай кончай придираться ко всякой ерунде.

— Я не придираюсь. Просто хочу как лучше. И, кроме того, у Тони есть привычка всё решать самому, а меня он только перед фактом ставит, что уже всё решил.

— Да радоваться надо! Ты меня удивляешь, Илзе. Может, ты, конечно, привыкла к бесхарактерным нюням, которые только и умеют, что трусливо сматывать удочки, пока жена домой не пришла, оставив на прощание тупую записку. Но я бы на твоём месте была счастлива, что, наконец, появился человек, готовый брать на себя ответственность. Хочу познакомиться с твоим Тони. Он мне уже нравится.

— Габи… — теперь настала моя очередь шутливо грозить пальцем и выгибать бровь, давая понять подруге, что я слежу за её намёками.

Мы много смеялись в тот вечер. Габи то журила меня, то успокаивала, то вразумляла, то делилась своими терзаниями. Я показала ей нашу с Тони фотографию на новом смартфоне, и в первую очередь Габи отметила, что, похоже, Тони умеет выбирать подарки. Я улыбнулась, в чём-то согласная с этим утверждением.

Когда Габи ушла, мы созвонились с Тони. Он сказал, что скучает. И я скучала по нему невыносимо. Но до его возращения оставалось ещё несколько бесконечных дней.

Я писала, делала уборку, вычёсывала Клауса, который начал впервые линять, и шерсть отныне его обнаруживалась в самых неожиданных местах. Однако больше всего страдали костюмы Тони: все тёмные как на подбор, к ним липло абсолютно всё — любая пылинка, волосок, а уж кошачья шерсть и вовсе расцветала пышными замысловатыми узорами.

Я как раз вернулась из химчистки, откуда забирала пиджаки и брюки, вычищенные и выглаженные до безупречности, и, развесив их в шкафу, ушла готовить суп из остатков сушёных грибов, когда в дверь неожиданно позвонили.

Ненароком подумалось, что, возможно, Тони устроил мне сюрприз и приехал раньше без предупреждения. Потому я распахнула дверь, не глядя, готовая в следующую секунду броситься на шею с радостными воплями к тому, кого хочу видеть перед собой всегда.

Но на пороге был не Тони.

Там стояла женщина, или скорее девушка, средних лет, возможно, старше меня, но ещё моложавая, довольно приятной внешности — невысокая, темноволосая, кареглазая. И всё же при всей внешней привлекательности что-то неизбежно отталкивало в её облике.

Я быстро догадалась, в чём загвоздка, — в её поджатых, будто бы скрывающих жестокую обиду губах.

Она разомкнула их и произнесла сдавленно:

— Здравствуй.

— Здравствуйте, — ответила я, уже предчувствуя, что эта встреча не сулит ничего хорошего.

— Ты, наверное, не знаешь, кто я?

— Не знаю.

— Я — Катя.

— Понятно, — сказала я. — Я вас не так себе представляла.

— Я тебя тоже, — констатировала Катя с едва ощутимым сожалением. — Можно мне войти?

— Да, хорошо…

Я отодвинулась в сторону и впустила её в дом.

25. Глава 9 (Ч.6)

Катя зашла, не скрывая любопытства. Она снимала дорогую норковую шубу цвета чернёной стали и оглядывала обстановку. Я подала ей плечики, приняла цветастый павлопосадский платок. Катя расстегнула высокие замшевые сапоги на каблуке и оказалась ниже меня ростом — совсем миниатюрная, словно статуэтка. В молочно-белой хлопковой блузе и узких, светлых джинсах, сидящих точно по фигуре, она стала выглядеть ещё моложе, хотя я припоминала, что они с Тони примерно одного возраста.