– Это обезболивающее было, – Галку аж передернуло. – Я его всю последнюю неделю колола, на каждой репетиции. А после премьеры он к врачу собирался.

– Чего тогда пугаешься так? А? Шучу, шучу.

– Шуточки у вас, Прохор Иваныч, дурацкие. Детсадовские какие-то шуточки, честное слово.

Но с лица Галка действительно здорово побледнела. Да, по правде говоря, все мы выглядели не лучшим образом. Слонялись по помещению, погруженные в свои мысли. Расставили по местам мебель. Подмели полы в коридоре. За сценой и на сцене все оставили как есть. Только занавес раскрыли. Так что теперь помещение представляло собой один большой зал с подмостками в центре.

Опять кто-то принес водки и предложил выпить за упокой души усопшего.

– Так уже поминали, – робко возразила Лизка.

– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, тот раз не считается, – уверенно сказал Вовка.

Когда я уходила, Галка нервно курила на крыльце.

– Ты чего? Куришь? Ты же доктор? – удивилась я.

– Закуришь тут, – Галка затянулась. – Проклятая работа. Хочешь, как лучше, получается, как всегда. Проклятье!

– Ты-то за что себя коришь? Ты же ему помогала, делала, что могла.

– Вот именно, что могла. А если бы не делала, он бы может, уже давно в больницу сходил, обследовался.

Полиция начала допросы на следующий день. Следователи сами предложили «побеседовать» с актерами в помещении театра. Меня тоже пригласили.

– Догадываетесь, почему? – поинтересовался серьезный дяденька в штатском с диктофоном.

– Нет, – я пожала плечами. – Почему?

– А ведь именно вы за несколько дней до случившегося утверждали, что артист умрет.

– Глупости какие. Тот разговор вообще о другом велся.

– Велся, может, и о другом. А вышло-то вон как. Понимаете?

– Нет, не понимаю.

– То есть, вы отрицаете, что вам было известно о плане Прохора Ивановича Шарманова, для лучшей реализации режиссерского замысла и в связи с наличием у погибшего неизлечимой болезни, ввести ему вещество токсического действия, что позволило бы максимально правдоподобно разыграть сцену смерти?

Наверное, я надолго зависла с отпавшей челюстью и остановившимся взглядом.

– Раиса Сергеевна! Раиса Сергеевна! – я с трудом вернулась в реальность. – Спасибо вам за сотрудничество, прочитайте и распишитесь вот здесь. До свидания. Пожалуйста, пригласите войти, – следователь порылся в своих бумагах. – Пригласите сюда Никитенко Владимира.

Все наши сидели в помещении, которое служило костюмерной. Это была просторная комната, выходившая в коридор. Конечно, сейчас она была занята стойками с одеждой. Стеллажи, построенные ребятами вдоль стен, были завалены шляпами, сумками, веерами и прочим добром. Реквизита за годы существования театра скопилось немало. У окна стояли впритык друг к другу два старых двухтумбовых письменных стола и старинная, но в рабочем состоянии ножная швейная машина.

Стойки с одеждой, благо они были на колесиках, откатили к одной стене, принесли диван и несколько кресел. В общем, вполне даже неплохо разместились.

На меня смотрели выжидающе. Но недолго. Приступили с расспросами.

– Ну?

– Что ты молчишь?

– О чем тебя спрашивали?

Я оглядела ребят. Такие милые, родные, искренне обеспокоенные лица.

– Бред какой-то.

– Что?

– Что, Раиска, говори!

– Ох, ребята, даже не знаю, как и сказать-то.

– Да говори уже, как есть, не томи.

– Как есть, это звучит очень странно. Только не перебивайте. По всему выходит, что Прохор Иваныч, имея в виду тяжелую болезнь Кролика, решил, для пущего успеха театрального действия и чтобы избавить давнего друга от тяжелой и продолжительной болезни…

– Раиса! – взвился Прохор. – Ты что несешь?! Ничего я не знал!